Марий и Сулла

Мужчины и женщины купались вместе, — грубые шутки и хохот не умолкали. Вода плескалась, горячая и холодная, цистерны опорожнялись и вновь наполнялись. Многие, торопясь, мылись в грязной воде, оставшейся после предыдущих купальщиков: не время было разбираться в полутемной лаватрине, когда ждало всех пиршество.

Из лаватриды люди побежали в атриум. Останавливаясь у столов, они бросали кости: выбирали царя пирушки. Наибольшее число очков получил любимый шут Суллы.

Это был старый, лысый карлик со слезящимися глазами. Он с гордым видом занял почетное место и смотрел исподлобья на собеседников. А они, играя в кости на орехи, ругались, спорили.

— Кончать игру! — приказал царь пирушки, и все не возражая, повиновались. — Занимайте места. Эй, повар и повариха! — закричал он. — Давайте кушать, иначе, — клянусь Эскулапом! — всех нас придется спасать от голодной смерти.

Сулла и Арсиноя появились в дверях таблинума. Они несли одинаковое блюдо — гороховую похлебку. Потом последовала полента, жареная свинина, пирожки и облитые медом лепешки. Хозяин сам прислуживал рабам, — ему некогда было даже поесть. Черные глаза канатной плясуньи пристально следили за гостями; она прислушивалась к их речам и улыбалась, слыша нетерпеливые вопросы: «А скоро подадут вино?»

Обделяя пирожками собеседников, Сулла нагнулся к царю пирушки:

— Прикажи, чтобы каждый выбрал себе подругу.

— Зачем? Всякий волен взять любую женщину…

— Сделай, как я сказал.

Шут, не смея возразить, возгласил:

— Выбирайте себе подруг, чтобы было кого угощать вином!

Несколько рук потянулось к Арсиное.

— Опоздали, — сказал Сулла, — она уже выбрана.

— Не тобой ли? — дерзко спросил рослый сириец, обхватив Арсиною за плечи, но она вырвалась и убежала в таблинум.

Сулла побагровел, на лбу налилась кровью толстая, как веревка, жила, кулаки сжались. Еще мгновение — и пирушка была бы прервана, вспыльчивый патриций начал бы жестокую расправу, полилась бы кровь…

Царь пирушки понял это и, вскочив, бросился в таблинум.

— Назад! — крикнул он. — Каждый выбирает себе женщину не насильно, а с ее согласия. Слышишь? — обратился он к зачинщику беспорядка. — А за то, что ты нарушил царское приказание, повелеваю, чтобы ты вымазал себе лицо сажей, а затем окунул голову в холодную воду. Где вода? Несите сюда…

Сириец, побледнев от ярости, должен был подчиниться.

Собеседники заняли места. Теперь рядом с каждым из них сидела рабыня, жена или дочь клиента.

Вино было подано одинаковое для всех — римское, которое Сулла велел заранее приправить медом и пахучими корешками, чтобы убавить кислоту.

Дружно наполнялись и опорожнялись чаши гостей, кроме хозяйской. Каждый пил за здоровье друзей и знакомых.

— Позвать кифаристов и плясунов! — закричал сириец, и крик его подхватили десятки здоровых глоток.

Но Арсиноя подняла руку.

— Не хочу, — сказала она, зная, что несогласие одного из собеседников равносильно, по обычаю, запрещению.

Она хотела угодить Сулле, который не любил мужской игры и пляски, предпочитая женскую. Сулла понял ее намерение и ласково улыбнулся.

Напившись, рабы затянули во всё горло:

Наш господин жесток и злопамятен.
Наш господин похотлив, коварен, хитер —
Портит рабынь молодых, неопытных,
Чтобы потом их менять… менять на иных!

Наш господин бежит от жены ночью…
Веспер ушел, и Селена уже на путях
Звездного неба, а тучки спрятались…
Стой, господин! В объятьях жены твоей — раб!..

Хохот прервал песню. Невольники вскочили, дразнили Суллу, издевались над ним, величая его «Virginum avidus spectator»,[9] а он невозмутимо наливал в чаши вино и переглядывался с Арсиноей.

Сириец, надев обувь и тогу господина, пошел по атриуму, подражая походке Суллы, размахивая руками и бросая по сторонам быстрые взгляды. Несколько рабынь захохотали.

Сулла шутил с Арсиноей, но взгляд его, бросаемый изредка в сторону невольника, был напряженно-внимателен. И когда сириец, усевшись среди рабов, стал перешептываться с ними, Сулла огляделся.

Атриум хохотал: царь пирушки, потребовав вина, сам обносил гостей, кривляясь и рассказывая каждому о любовных похождениях их жен и дочерей, — и всё это весело, с острой приправой пряных подробностей.

Когда собеседники напились, он распорядился:

— Раздеваться!

Возглас его был началом оргии.

— Уйди, Арсиноя, в мой кубикулюм, — шепнул Сулла, — и запрись. Я скоро приду.

Гасли огни.

Сулла опустился рядом с тщедушной дочерью клиента. Он полуобнял ее. Девушка забилась в его руках, но, узнав господина, перестала сопротивляться.

И вдруг Сулла, вздрогнув, отпустил ее: сириец полз к нему с ножом в зубах.

— Зажечь огонь! — загремел властный голос хозяина. И когда светильни вспыхнули ярким пламенем, все вскрикнули: Сулла, схватив невольника за горло, вырывал у него нож.