Марго, или Люблю-ненавижу

Мэри помрачнела. Она не была дома еще дольше, чем в Москве, я знала, что там у нее остался отец, который после скоропалительного замужества дочери отказался общаться с ней. Она редко рассказывала мне о своей жизни до Кости, разве что обмолвилась, что мать ее умерла очень давно, когда Мэри была совсем маленькой, а отец крепко пил. С семнадцати лет она сама зарабатывала себе на жизнь, тренируя детей в клубе, за который выступала. Мне всегда было очень жаль, что она перестала танцевать – Костя был категорически против. Мне казалось, что, только танцуя, Мэри жила полной жизнью, а теперь какая-то часть ее словно умерла. Иногда я заставала подругу по утрам за разминкой – она исполняла какие-то танцевальные движения под одной ей слышимую музыку, но чтобы увидеть ее снова танцующей полноценно – нет, Мэри и слышать об этом не хотела. Однажды я нарочно затащила ее в танцкласс, где работала моя приятельница, и там ее увидел молодой преподаватель аргентинского танго Мигель – настоящий аргентинец, типичный знойный мачо. Разумеется, Мэри привлекла его внимание гордой осанкой и посадкой головы, характерной для девушек, много лет занимающихся танцами. Мигель направился к нам и на ломаном английском спросил, не танцует ли она, но Мэри отрицательно покачала головой и забилась в самый угол зала, чтобы даже не попадаться ему на глаза. Я исподтишка наблюдала за выражением ее лица, когда Мэри внимательно следила за движущимися по паркету парами – в глазах моей девочки была настоящая тоска. Я и сама видела, что Мэри не идет ни в какое сравнение с девушками, пытающимися повторить за Мигелем движения, что если бы сейчас она вышла на паркет, то все почувствовали бы свою никчемность – все-таки у нее был международный класс, очень высокий уровень. Но она сидела в углу с глазами больного щенка и давила в себе желание встать и начать двигаться в ритме танго. Это мне было непонятно – зачем, за что истязать себя, когда все так просто? Хочешь танцевать – танцуешь. Но Мэри – это Мэри, и я не всегда могла объяснить себе ее поведение.

…Мы поднялись в квартиру, и Мэри, скинув шубку прямо на пол, стянула сапоги и шустрой мышкой пробежала в большую комнату, забралась с ногами на диван и обняла моего плюшевого медведя, валявшегося там:

– Господи, Марго, как же мне у тебя хорошо… Я чувствую себя здесь как дома – вот скажи, почему так?

Я рассмеялась, вешая ее шубку на плечики. Мне всегда было приятно, когда Мэри говорила что-то в этом роде – создавалось ощущение, что мы не просто подруги, а сестры, даже ближе.

– Кофе сварить?

– Да, если не сложно.

– Очень сложно. Но ради тебя я готова терпеть эти неудобства. – Я сунула ноги в тапочки и прошлепала в кухню, включила плиту и чайник, достала из шкафчика банку кофе и пакетик с корицей – Мэри пила только такой, с молоком и без сахара. Когда она села в любимом уголке с сигаретой и чашкой кофе, я вновь почувствовала себя совершенно цельным человеком: есть она – и у меня все в порядке, со мной ничего не случится, у меня хорошее настроение, ничего не болит и не беспокоит. Все дома.

Пока я занималась сооружением завтрака, Мэри успела принять душ и пришла в кухню с мокрыми волосами и завернутая в мой банный халат – это тоже традиция. Поджав под себя одну ногу, а вторую вытянув на стоящий рядом стул, она закурила и потянула к себе чашку.

– Ох, Марго…

– Что?

– Да так… ты знаешь, я вот думаю – а вправе ли я так нагружать тебя? Ведь Костя узнает, что я здесь…

– Мэри, ты невыносима. А куда еще ты могла поехать – в Сибирь?

– Туда мне вообще дорога заказана. Там до сих пор полно бывших Костиных подельников, меня могут перехватить еще у трапа, да, скорее всего, там и будут искать в первую очередь. – Она затушила сигарету и отхлебнула кофе.

– Мэри… – Я села напротив нее и вопросительно уставилась в лицо. – Рассказывай.

Она помолчала, потом вздохнула, встала и вышла из кухни, а через пару минут вернулась и положила передо мной книжку в мягком переплете:

– Вот.

– Что это? – Я взяла книгу в руки, повертела – черно-белая обложка, как негатив фотографии, мужское лицо, колода карт, пистолет и расстегнутые наручники.

– Ты сзади смотри.

Перевернув книгу, я с удивлением уставилась на фотографию – с нее на меня, чуть улыбаясь, смотрела Мэри. Я перевела взгляд на сидящую напротив подругу, словно сличая образ.

– Не поняла…

– Что – не похожа? – усмехнулась она, закуривая новую сигарету.

– Объясни по-человечески! – рявкнула я, выведенная из себя ее вечной манерой отвечать вопросами.

– Не ори. Это моя книга.

Я взглянула на фамилию автора – Мэри Кавалье. «Кавалье – это ж сокращение от Кавалерьянц!» – обожгла меня догадка, и тут все встало на свои места – колода карт на обложке, лицо мужчины в негативе и наручники. Это же о Косте… «Жена каталы» – это же автобиография Мэри… Господи, бедная моя девочка, что же ты натворила, что наделала… Да если Костя это видел – ничего мудреного в том, что ты теперь в бегах, ведь это же приговор тебе, приговор без обжалования, потому что твой муж не простит.

– Мэри… – выдохнула я. – Мэри, что ты наделала, зачем?..