Марфа окаянная

Долго не рассеивался густой, как соляной раствор, туман. Когда наконец прояснилось, можно было увидеть десятка два рыбачьих лодок, хозяева которых баграми и сетями тщились выудить хоть малую толику заморского товара. И хотя учан не перевернулся и лежал на малой глубине, попытки были малоудачны. Багры проламывали крышки бочек, наглухо вонзались в деревянные части судна, и не один ловец вынужден был отдать реке своё полезное орудие. Сети путались и рвались, чему помогало сильное в этом месте течение. Наконец тремя баграми удалось подцепить, попортив его, тюк красного сукна, размокшего и линяющего, что говорило не в пользу его качества.

Зарядил дождь вперемежку с мокрым снегом. Дети, наблюдавшие с берега за промыслом своих кормильцев, разбежались по избам. Скоро и рыбаки, вытащив лодки на траву и опрокинув их вверх днищами, зашагали в тепло. Поднялся ветер. Вода в реке почернела. Первые маленькие льдины, отколовшись от береговой кромки, плыли по течению.

Двухпалубный торговый корабль Клейса Шове, стоящий якорем на Ладоге, рисковал воротиться в Любек без новгородской пушнины и первосортного белого воска.

Клейс в кругах ганзейского купечества слыл человеком многоопытным и почтенным{1}. С Новгородом торговал не первый год. Преимущественно железом, добытым на угорских рудниках[3]. Дело не сулило большой и быстрой прибыли, но было надёжным и долговременным, позволившим ему к пятидесяти годам отстроить близ любекской пристани каменный дом в три этажа, владеть двумя перевалочными складами в Ревеле и неторопливым, но устойчивым на морской волне «Святым Себастьяном», обшитым тщательно просоленными дубовыми досками. Однако в этот год дело застопорилось, Угра восставала против честолюбивых действий польского короля и торговала железо неохотно и по двойной цене[4]. Богемцы отдавали ненамного дешевле, и Клейс раздумывал, сердясь, что время работает против него. Вдруг пришло неурочное письмо от молодого зятя, ведшего дела Клейса на Немецком дворе. Тот сообщал о последних событиях в Новгороде, о внезапном вздорожании товаров, в особенности хлеба и соли, вечная нехватка которой усугубляется слухами о передаче Казимиру соляных варниц в Русе{2}. Клейс Шове не стал ломать голову над причинами, побудившими новгородцев к беспокойству. Он, в конце концов, купец, а не политик. Голова его прояснилась, и он решил согласиться на сделку с давно досаждавшим ему хитрецом Гюнтером Фогером. При посредничестве Фогера Клейс закупил по льготной цене триста бочек крупной поваренной соли и взялся перевезти в Новгород его товар — тридцать поставов ипрского[5] сукна. Погрузку и разгрузку оплачивал сам Фогер. И хотя Клейс был почти уверен, что сукно скорее всего поддельное, он, попросив мысленно Деву Марию о прощении, закрыл на это глаза. Время торопило. К тому же клейма на тюках с именем поставщика были проставлены по всем правилам.

И вот сейчас, облачаясь в предбаннике в грубую холщовую крестьянскую рубаху, Клейс Шове подумал с тоской, что заслужить прощение Девы Марии совсем не так просто, как он наивно предполагал.

Происшествие в низовьях Волхова не осталось без последствий. Немецкий двор требовал тщательного расследования, обвиняя в случившемся нетрезвость русского лоцмана и требуя от Иванского купеческого общества возмещения убытков. Соседствующий с Немецким Готский двор эти требования поддерживал и одобрял. Сказывались давние обиды ганзейских купцов: на сало и смолу в кругах воска, на хитрости белочников, выдающих некачественные шкурки за шенверк[6], на облегчённые весовые гири купцов новгородских.

Лоцман Олферий Кузмин обвинение в пьянстве с негодованием отрицал. Горой за Олферия встало и лоцманское товарищество. Издавна русские водили в Новгород от волховских порогов речные суда, на которые перегружались прибывающие из заморских стран товары. Люди на это дело подбирались надёжные и трезвые. И не Олферия вина, что любекский купец торопился и не захотел переждать густой туман.

Тысяцкий Василий Есипович, ведавший торговым судом и решавший споры между немецкими и новгородскими купцами[7], был в затруднении. Слухи о походе великого князя Ивана Васильевича на Новгород и неизбежной войне с Москвой будоражили народ{3}. Тут и там возникали стихийные споры, часто кончавшиеся драками и увечьями. Случай с утопленной солью Клейса Шове так некстати усиливал общую нервозность. Какие-то оборванцы вчера пытались разоружить караульного у ворот Немецкого двора и были искусаны спущенными с цепей собаками. Немецкие купцы выходили в город только под защитой собственных воинов, но держались надменно, уверенные в своей правоте.