Марь

Что ни говори, а ягода, особливо брусника, здесь лучшее средство от цинги. У Ерёмы в сопках есть свои ягодники, на которые они еще с отцом ходили. Среди бескрайнего моря неустанно роняющих свои золотистые хвоинки лиственниц, среди этих красно-желтых листьев берез, осыпающейся ольхи и черемухи – огромные поляны, сплошь усыпанные рубинами. Имикта там крупная – чуть ли не размером с ноготь большого пальца. Взмахнешь, бывало, гуявуном, что, поди, еще от деда остался, – брызги рубиновые во все стороны летят. Конечно, коли руками собирать ягоду, меньше мусора попадет в короб, но зато совком быстрее. Дома сядут и всем миром переберут. Благо есть кому. Там и мать, и жена, и невестка, жена Ефима Мотря, которую муж в этот раз оставил с грудным младенцем дома. А так она всегда была при нем. Пищу ему во время кочевья готовила, теплом своим в холодные ночи согревала. Так во время такого согрева и забрюхатила первенцем. Теперь вот ждет, когда ее Ефим на убой стадо с товарищами пригонит. Праздник будет на всю деревню, и ей особый праздник. Соскучилась – целое лето, считай, с мужем не виделись. Она и подарочки для него уже приготовила – несколько мурчунов, вьючных сумок, собственными руками сшила, а еще сшила хутакан – мешок для хранения продуктов, а еще дамгарук – сумочку для табака и спичек, меховые носки – чурчан – и еще многое другое. Так что в безделье не сидела. Все это богатство до поры покоится у нее в эгасе – сумке для рукоделий. Вот приедет муж – тут же она и вручит ему свои подарки. А потом она выставит на стол бутылку араки, накормит его мясом и уложит в постель. Чай, молодые, гормоны-то о-го-го как внутри бесятся. И он будет терзать ее своими сильными руками, а она будет взрываться от чувств звонким дребезжащим смехом, словно обреченная на вечное счастье молодая лосиха; и даже стекла в их доме будут дрожать от энергии их страсти. И все в доме будут прислушиваться к их ночной борьбе чувств и завидовать им.

Скоро, скоро пригонят свое стадо пастухи с ягелей. Весь поселок уже заждался их. Любят люди праздники, ох как любят. Без них скучной была бы жизнь и однообразной. Проживешь ее – и не заметишь. А тут хоть вспомнить будет что. Тот же сломанный кем-то нос, глубокий шрам на лице и порванная ноздря – все напомнит тебе о былом веселье. И от этого тебе тепло станет на душе.

А вот раньше, когда чужаки еще не пришли в эти края, тунгусы скромнее жили. Водку пили редко, а потому и ссоры, и драки здесь редко случались. Но вот появились незваные гости – и почалось. Ерёма слышал от стариков, как все это начиналось. Прибудут белолицые в оленьих упряжах, привезут водки – и давай ее выменивать на шкуры. Вначале старейшинам рода еще как-то удавалось сдерживать пьянство, понимали, что это грозит таежным людям бедой. А потом и старейшины не устояли перед соблазном и тоже пошли в разгул. Страшное это дело – огненная вода! Она и до сей поры народ здешний губит. И никто не найдет на нее управу, потому что и искать никто не хочет. Будто бы кто заколдовал их, людей здешних. А только ли их? Ерёма знает, что такая же горькая участь постигла и другие народы, чьи племена разбросаны по бескрайним просторам сибирской и дальневосточной тайги, по берегам холодных морей и рек, по малым и большим островам и по тундре. Это и гиляки, и нанаи, и удэгэ, и орочи, и якуты, и негидальцы… Да мало ли их! Пропадают люди… Брат Ерёмы Ефим побывал со своим стадом во многих краях – так всякого навидался. Через водку, говорит, вся тайга скоро опустеет от людей.

А вот семья Савельевых испокон считается малопьющей. Поселковые толкуют, что это все оттого, что в их роду были русские. А у тех желудки, мол, покрепче тунгусских будут, да и жадности до водки такой нет. Есть, конечно, и среди них пьяницы – взять того же Толяна Антонова, – и все же они не так захлебываются в этой беде. А некоторые из них вообще непьющие. Фрол Горбылев, к примеру, и слышать о водке не хочет. Впрочем, он старообрядец, а у тех строго с этим. И эту строгость они с детства у детей воспитывают. И курящих среди них нет – тоже «не можно».

…Набрав ягоды на зиму, частью замочив ее, частью заквасив, Ерёма отправил ее в глубокий погреб, что когда-то еще с отцом вырыл во дворе, после чего решил заняться домашним хозяйством. Во-первых, надо было подправить лабаз – небольшой сруб о четырех столбах, без которого, пожалуй, не обходилась ни одна семья орочонов. Это пошло еще со стойбищ, где эвенкам, которые сами себя называли орочонами, то есть оленными людьми, приходилось прятать высоко над землей продукты от назойливого и вездесущего зверья. В лабазе у Ерёмы зимой хранятся запасы продовольствия, охотничье снаряжение, добытая в тайге пушнина. Еще в прошлом году хотел он сменить два подгнивших столба, да все руки не доходили, но вот сейчас решил. Но, перед тем как загнать свежие бревна в землю, их нужно было хорошенько обтесать и смазать жиром для пущего скольжения – только тогда те же росомаха иль медведь не смогут вскарабкаться по ним в хранилище.