Мао Цзэдун

Но до полного признания марксизма ему еще очень далеко. В то время как Чэнь занимался созданием в Шанхае отделения Лиги социалистической молодежи и марксистского кружка, Мао с энтузиазмом пропагандировал идеи японского «движения новой деревни». Эта пастораль предполагала организацию коммун на предложенных Кропоткиным принципах взаимопомощи. Конечная цель — построение бесклассовой анархистской общности. Чтобы сократить разрыв между городом и деревней, между учащимися и всей коммуной, последователи движения обязаны были в беседах с крестьянами знакомить их с последними достижениями социальной мысли. Чем не хождение в народ российской интеллигенции?

Летом, после того как несколько попыток создать в Китае подобные коммуны закончились провалом, Мао пришел к выводу, что идеология «новой деревни» не выдержала проверки практикой. И все же он не отбросил эту концепцию окончательно. На следующий год в Чанша появился его «Университет самообразования», базировавшийся на тех же принципах коммуны. Учащиеся приносили клятву «изучать, преподавать и проводить в жизнь идеи коммунизма». Усилиями Мао было создано и «Общество культурной книги», которое распространяло печатную продукцию «Движения 4 мая». Марксизм опять оставался забытым. Общество продавало труды Кропоткина, Ху Ши и Джона Дьюи, количество реализованных экземпляров Маркса или Каутского исчислялось единицами. В это время у Мао появился новый кумир: Дьюи, учивший, что «образование — это жизнь, а школа — общество». Дьюи стал для него «одним из трех величайших философов современности» — наряду с Бертраном Расселом и Анри Бергсоном.

Годы спустя Мао сказал в Баоани Эдгару Сноу, что летом 1920 года он считал себя марксистом. К правде это утверждение не имело никакого отношения: в состоявшемся примерно тогда же разговоре с другом Мао признался: «Пока еще я не знаю, кому верить». И действительно, марксизм был тогда для него не лучом света, а сбивавшей с толку головоломкой. Мао упрекал себя за беспорядочность мышления. «Я слишком эмоционален и темпераментен, — признался он одному из бывших учителей. — Я не могу сосредоточиться, мне не хватает настойчивости, а изменить себя никак не удастся. Какая досада! Так хочется заняться филологией, буддизмом, но у меня нет ни книг, ни времени, чтобы читать их. Вот и приходится откладывать все на потом. Очень трудно дастся мне самодисциплина».

Для человека со столь радикальными взглядами признание в интересе к буддизму звучит по меньшей мере странно. Но в 1920 году китайская культура служила Мао фундаментом, на котором строилось все его мировоззрение. Эту роль он сохранит за ней до самого конца.

От идей молодости Мао не отрекался никогда. Его мышление развивалось методом прироста. Прагматизм Дьюи накладывался на заимствованный у Паульссна и Канта идеализм; либерализм Джона Стюарта Милля обогащали идеи общественного дарвинизма; учение Адама Смита дополнял Хаксли. На смену конституционализму Лян Цичао приходил социализм Цзян Канху и Сунь Ятсена. Утопизм Кан Ювэя прокладывал дорогу к анархизму и марксизму. Все эти «новомодные веяния» удерживались на прочном каркасе классического китайского наследия — от жившего в династию Мин Ван Янмина до неоконфуцианца Чжу Си; от тайского Хань Юя до Цюй Юаня эпохи Сражающихся царств. Но и это классическое наследие опиралось на вековой сплав буддизма, конфуцианства и даосизма, духом которого Мао проникся еще ребенком в деревенской школе. Каждый новый уровень включал в себя все накопленное более нижними слоями. Ничто никуда не пропадало.

Этой обширной кладовой эрудиции Мао обязан удивительной и оттачивавшейся с годами склонностью к метафоричности и параллельности мышления. Еще более важным представляется то, что его подход к марксизму тоже окрашен оттенками всех прежних интеллектуальных наслоений.

Наряду с чисто анархическими брошюрами «Общество культурной книги» располагало и такими традиционными шедеврами, как роман «Речные заводи», изданный на классическом литературном языке. Весной 1920 года, когда появилось время познакомиться с достопримечательностями, что Мао обещал матери сделать двумя годами раньше, он в первую очередь направил стопы туда, где происходили описываемые древними авторами события:

«Я остановился в Цюйфу и посетил могилу Конфуция. Увидел небольшую протоку, в которой его ученики омывали ноги, походил по крошечному городку, где ребенком жил Учитель. Я стоял у дерева, посаженного, по преданию, самим Конфуцием, рядом с храмом, что воздвигли в его честь. Затем отправился на реку, у которой поселился Янь Хуэй, один из любимейших учеников Конфуция. Впереди меня ждала еще родина Мэнцзы. Я взобрался на вершину Тайшань, в Шаньдуне эту гору почитают как святыню. Здесь ушел в отставку генерал Фэн Юйсян, здесь же он писал патриотические строки… Я прогуливался по берегам озера Дунтинху, прошелся вокруг стены Баодинфу. Под моими ногами потрескивал лед Бохайского залива. Теперь мне знакомы и стены Нанкина, и гремевший славой во времена Троецарствия Сюйчжоу… Путешествие вышло замечательное…»