Манускрипт (СИ)

Снова все без исключения покатились со смеху, за исключением Стехова. Тут уже и те, кто не спал, начали подтягиваться к нашему костру, образуя второй круг. Среди них я обнаружил теперь ещё и самого Медведева. Так и пришлось, как прокаженному, эти два анекдота пересказывать. Командир, в отличие от других, умел держать себя в руках, но от улыбки не удержался.

- Жалко, гитары нет, - вдруг сказал Варя. - А то Ефим спел бы нам 'Тёмную ночь', как тогда, в Одессе.

- Почему же нет? - откликнулся кто-то. - Имеется инструмент, на днях Вася Попов с очередного рейда захватил. Вась, где гитару-то заныкал? Ну-ка, тащи её сюда.

Через пару минут в моих руках была 6-струнная гитара производства Черниговской фабрики музыкальных инструментов. Относительно неплохая для данного времени, с инкрустацией и твёрдыми бронзовыми ладами, хотя гриф, на мой взгляд, выглядел довольно грубовато. Впрочем, на качестве звука это не сильно сказалось. Минута - и гитара настроена. А для удобства мне под зад подставили полуметровый чурбачок, так как петь и играть на гитаре в полулежачем положении, мягко говоря, не совсем удобно.

Народ принялся мне подпевать чуть ли не с первого куплета. Когда я закончил петь, и спросил, откуда они знают это произведение, выяснилось, что песня считается народной.

- Ты же говорил, что её сочинил твой знакомый, - повернулась ко мне Варя.

- Ну да, похоже, он просто не хотел себя афишировать. Наверное, его устраивает,

если песня так и будет считаться народной, - добавил я, лениво перебирая струны. - А 'Шаланды' тоже теперь народная?

Получив подтверждение, я только покачал головой. После чего по просьбам собравшихся пришлось её исполнять, с непременным подпеванием, поскольку народ знал слова наизусть.

- Кстати, у моего товарища были ещё кое-какие песни, - добавил я и,

откашлявшись, ударил по струнам.

Спел 'Эх, дороги...', а затем ещё и розенбаумовскую 'Гоп-стоп'. Для поднятия, так сказать, настроения. Обе вещи ушли на ура, а хит Александра Яковлевича пришлось даже исполнять на бис. Была мысль заодно спеть и 'Он вчера не вернулся из боя', но почему-то не поднялась рука отнимать авторство у Высоцкого и присваивать его неизвестному другу.

Когда, наконец, народ стал разбредаться по палаткам, и я, прежде чем идти в свою, проводил Варю, на обратном пути меня перехватил Стехов.

- Вы вот что, товарищ Сорокин, - негромко сказал он, беря меня под локоток. - Песни у вас хорошие, за исключением этой... хулиганской... а вот с анекдотами поосторожнее. Они хоть и смешные, но не совсем политически правильные. Некоторые могут неправильно понять.

- А, вон вы о чём! Хорошо, буду осторожнее. Спасибо, что предупредили.

- Вот и ладно! Кстати, состоялся сеанс связи, сделали запрос насчёт вашей Варвары. Утром обещали дать ответ. А теперь идите, поспите, у нас хоть и не как в армии, где отбой и подъём по расписанию, но ночью нужно спать, а днём - бодрствовать. Спокойно ночи, товарищ Сорокин!

Утром, уже после того, как мы с Медынцевым и ещё несколько человек отправились добивать просеку, из Центра пришла радиограмма. Согласно указанию Москвы, Медведеву самому нужно было решать, оставлять Варю в своём отряде или отправлять самолётом в столицу. Уже по возвращении об этом мне рассказала сама Варя.

- И что же решил Дмитрий Николаевич? - с плохо скрываемой дрожью в голосе спросил я.

- А он тоже самоустранился. Говорит, если хочешь - оставайся, радисты нам не помешают, тем более отряд планирует расширяться. И смотрит на меня так, будто хочет разглядеть, что у меня за нутро. Какова я на самом деле.

- А ты что?

- Ну а что я, говорю, хочу остаться в отряде. Или, думаешь, нужно было в Москву лететь?

Эх, Варюха... Я прижал её голову к своей груди, запустив пятерню под косынку, в густой шёлк волос. Она послушно замерла, словно котёнок, только тихо сопела в воротник моей рубашки. И стало вдруг мне так тоскливо, что в горле встал ком, и ничего я не мог сказать, а только стоял вот так, с закрытыми глазами, и ловил запах её волос, её тела, пахнувшего почему-то топлёным молоком, не обращая внимания на поглядывавших в нашу сторону с удивлением партизан.

Наконец я нашёл в себе силы оторвать Варю от себя и посмотреть ей в глаза. Она глядела на меня снизу вверх, и в её взгляде можно было прочитать целую гамму невысказанных чувств.

- Ты уже взрослая девушка, и сама должна решать за себя. Я могу лишь принять твой выбор, либо не принять, но влиять на него не имею права. Что ж, ты приняла такое решение, и я его принимаю. Хотя мне было бы спокойнее, находись ты в Москве или даже в этой... в Пензе.

- То есть ты... Я тебе небезразлична?

- А ты это только сейчас поняла?

По её щеке поползла слеза, и вот тут я не сдержался - наклонился и поцеловал Варю в губы. Поцелуй получился долгим и сочным, потому что был обоюдным. Секунды спрессовались в минуты, часы и дни, мы целовались, казалось, целую вечность, даже не думая, какой переполох вызываем в лагере своим поведением.