Манускрипт с улицы Русской

Кто знает, кем бы мог стать этот заурядный человек, если бы вышел за пределы сада и больше никогда не возвращался сюда. Может, садовником, может, пастухом-певцом? Но он был из рода Османов, поэтому только две судьбы были вписаны в книгу его жизни: судьба узника или царя. А третьей — аллах не послал.

Но об этом не думал сейчас Ибрагим. Он тронул пальцем мохнатого шмеля, тот, жужжа, упрямо лез в сердцевину розы за каплей нектара. Ибрагим улыбнулся: каждому в этом мире что-то принадлежит, даже самой маленькой букашке. Вот он и протестует, сердится, добивается своего...

А что принадлежит ему? Рука оторвалась от цветка, на миг застыла, шмель полетел к другому цветку. Задумался Ибрагим. Если шмелю дается капля нектара, то ему, султану, очевидно, намного больше. Ведь он — человек. Да, и поэтому его нектаром стала прекрасная Тургана. А разве только поэтому? А разве принадлежала бы ему самая красивая женщина мира, если бы он был пастухом или садовником, а не Ибрагимом из рода Османов? Вдруг в душе зародилось сомнение: может, неискренними были ласки Турганы... Пускай так, но они принадлежат ему одному, потому что он не обыкновенный человек, а султан. Ибо его капля нектара — это не только счастье и роскошь, а еще и власть над людьми, его, а не чья-то власть!

Оглянулся назад и вздрогнул от удивления: карлики — Ибрагим даже не ожидал, что они идут следом за ним, — упали ниц на землю от одного только султанского взгляда. Очевидно, у него все-таки есть власть, и все, что вчера казалось ему представлением театра Кара-гез, было подлинной правдой!

Ибрагим шагнул к карликам, и они попятились назад. Это понравилось султану. Но жалкие людишки, лежавшие у его ног, показались ему слишком малыми, его власть должна быть намного сильнее. «Как убедиться в этом?» — рассуждал султан. Посмотрел на высокие стены, провел глазами по аллеям и в беспомощности ударил в ладони.

И вдруг свершилось чудо.

Из дверей гарема бежал церемониймейстер. Капу-ага, запыхавшийся, упал перед султаном на колени. Смотрел Ибрагиму в глаза и ждал приказаний. Ибрагим нерешительно ударил в ладоши еще раз. Это повторил капу-ага громче — теперь уже мчался по аллее начальник султанской свиты, алай-чауш, и поклонился в пояс. Ибрагим продолжал бить в ладоши, этот жест повторял за ним капу-ага, и из недр дворца выбегала прислуга, и султан удивился, что ее так много. Перед ним стояли — кто склонившись до земли, кто на коленях, кто лежал пластом на земле — какой у кого чин: янычары, спагии, бостанджи и капиджии[176], портные, сокольничьи, кубкодержцы, стремянные, меченосцы, поясничие, повара, немые, городничие — сотни верноподданных людей окружили его одного.

Так вот где ключ к власти. Хлопнет он в ладони еще, и еще, и сотни раз — вся империя поднимется, заработает без него, но по его сигналу.

Ибрагим почувствовал, как наливаются его мускулы, расправляется хилое тело, наполняется гордостью искалеченная душа, — покорность этих людей дала ему уверенность и силу. Впервые за время своего султанства он изрек никем не подсказанные слова. Вначале тихо, потом смелее и смелее, наконец голос его громко зазвучал в стенах дворца:

— Я — властелин трех частей света, пяти морей, страж святых мест Мекки и Медины, владыка Стамбула, Каира, Дамаска, Багдада!

— Да, эфенди! — ответили ему хором.

— Амурат погиб потому, — продолжал Ибрагим, — что был трусом и бездарным полководцем, а я ваш вождь, знаменитейший, мудрейший… — и здесь султан запнулся. А что, если на это шутовство ответят молчанием или кто-нибудь скажет: нет! Что тогда?

— Мудрейший из всех султанов! — закончили за него.

Ему показалось, что над ним засиял нимб невиданного могущества, он смело шагнул вперед. За Ибрагимом поворачивались слуги и падали ниц. И султан подумал: пройдет он вот так пешком через всю Анатолию и Румелию, все народы так же падут перед ним на колени.

А так ли это? У кого спросить? Всматривался в лица своих слуг, но никого из них не знал, только одна пара глаз поражала его преданностью, усердием, мольбой. Это были глаза Замбула.

Султан взмахнул рукой. Жест, по-видимому, был удачным, потому что вдруг все исчезли, и перед ним остался лишь один отвратительный кизляр-ага с желтыми редкими зубами, он льстиво сказал:

— Звезда блестящая, ослепляющая глаза, высокий царь над царями, держащий в своих руках весь мир, я приветствую тебя!

Нет, нет, это не спектакль театра Кара-гез. Он, Ибрагим, томясь в темнице, сам не сознавал, кто он есть. Это глупый Амурат, завидуя гению Ибрагима, заключил его в темницу. Но народ знал его, любил и ждал.

— Ты единственный властелин на свете, царствуюй над всеми земными царями, я приветствую тебя, — продолжал Замбул. — А если еще и остались люди, которые гордятся своей силой, то и они трепещут перед твоим могуществом. Ты самый справедливый из справедливейших, даже капля неправды не упадет из твоих рук. Но, награждая добрых, должен карать лихих. Ибо еще Селим Явуз говорил: «Властвовать — это сурово наказывать».

Ибрагим оборвал красноречие Замбула, подал знак рукой, чтобы тот поднялся, кратко произнес: