Манускрипт дьявола

Но самым страшным было то, что река постепенно занимала все большее пространство. Сначала он заметил, что вместо неба над его головой струятся темные потоки. Затем песок под ногами растворился, унесенный водой, и Максу пришлось отступить назад, к лесу. Обернувшись, он увидел, что деревья в лесу покачиваются, словно водоросли, медленно и волнообразно, и ему стало не по себе.

Макс начал бояться, что вскоре река поглотит его самого, и от него ничего не останется, кроме черной лужи. Эта вода была опасна, она казалась живой, и как жадное животное охраняло свою добычу – одну маленькую монетку. Клад, ценнее которого Максу еще не приходилось добывать.

Он помнил, как Лешка притащил в школу плеер, который купил на деньги, вырученные от продажи своей монеты. Ребята окружили его, а Баренцев сиял как именинник, но вид при том старался иметь небрежный, как будто в плеере «Сони» не было ничего особенного. К музыке Лешка был равнодушен, слушал в основном радио, но с плеером, понятное дело, нужно было подойти к собственным музыкальным предпочтениям основательнее, и в конце концов Баренцев остановился на «Скорпионз». Их балладам он подпевал трескучим голосом, чем заставлял страдать Тошку, обладавшую музыкальным слухом, и веселил Макса.

Дядя Саша всегда восхищался Лешкой больше, чем родным племянником, и часто ставил Баренцева в пример.

– Учись, дурачок, – вот человек нашел свою выгоду, – сказал он в тот раз, узнав об их походе. – Потом продаст этот плеер, купит что-нибудь другое, тоже полезное. А ты? Эх, никакого понимания у тебя нет.

Но Макс отлично знал, что Лешка ничуть не искал выгоды, а просто хотел, чтобы у него было хоть что-нибудь, чего не было у остальных. Он всегда ходил в заношенной одежде, переходившей ему в наследство от старших братьев, и никто не мог купить ему хороший футбольный мяч или нормальный велосипед – Баренцев катался на дребезжащей «Десне», откопанной бог знает в каком сарае.

Когда Максим рассказал матери о разговоре с дядей Сашей, та нахмурилась и велела не обращать внимания на дядю, а слушать только себя. Во многом воспитание упрямства Макса было ее заслугой. «Делай то, что хочется, дружочек, – говорила она. – Не позволяй никому навязывать тебе чужие желания, выдавая их за твои». Вот сын и следовал ее совету.

Он знал, что мать гордится им. Она никогда не проверяла его, даже в первом классе, и, если он говорил, что сделал домашнее задание, только кивала в ответ: сказал, что сделал, – значит, сделал.

– Танька, ты на родительском собрании ни разу не была, – твердил Александр. – Твоего дурачка выгонят, а ты и не заметишь.

Максим смотрел на дядю Сашу, набычившись. Мама тоже называла его дурачком, а еще свинтусом, поросятиной и чучелом. Но почему-то у мамы это получалось совсем не зло, а смешно, в отличие от дяди Саши.

Слова брата подействовали, и Арефьева пришла на родительское собрание в конце второй четверти. Собрание напомнило Татьяне прилюдную порку. В роли истязаемых выступали мамы и папы.

Учительница, коротко стриженная женщина с морщинистыми кумачовыми губами, дотошно разбирала грехи каждого ученика. Родители распекаемых дожидались конца ее выступления, вставали, чтобы задать дополнительные вопросы о своих бестолковых отпрысках, и так и стояли все время, пока учительница говорила, – слишком большие, слишком громоздкие, не помещающиеся между стулом и партой. Татьяна сидела за четвертой партой и видела, как взрослые люди, поднимаясь, сгибают ноги в коленках. Сзади это выглядело особенно нелепо.

Нонна Викторовна считалась лучшей учительницей в районе, и при записи детей в школу родители просили директора, чтобы только к Макаровой, пожалуйста, обязательно к ней! Татьяна никого ни о чем не просила, ее сын попал в класс «А» случайно.

Когда очередь дошла до Максима, учительница поджала узкие губы и показала издалека какой-то листок с неразборчивыми каракулями.

– Почерк, – отрубила она, сопровождая свои слова постукиванием ребром ладони по парте. – Почерк у Арефьева бе-зоб-раз-ный! Наклон влево, буквы смазывает, соединение не прописывает… Родители! Где у нас мама Арефьева? Ах, вот вы где! Вы смотрите за Арефьевым, родители? Две четверти уже закончили, а ваш сын как писал, так и пишет. Когда вы начнете работать над его почерком?!

– Простите, Нонна Викторовна, – спокойно сказала Татьяна, поднявшись из-за узкой парты и делая шаг в сторону, в проход. – До сегодняшнего дня я полагала, что это ваша обязанность – работать над почерком моего сына.

В классе воцарилась тишина. Нонна Викторовна замерла, губы на ее лице сжались не в полоску даже – в красную нить. Постепенно они приняли нормальные размеры, но до этого прошло не меньше минуты.

– Я вас поняла, мама Арефьева, – сказала наконец учительница. – Не хотите заниматься сыном? Предупреждаю вас со всей ответственностью, что вы получите педагогически запущенного ребенка. И тогда, пожалуйста, не приходите ко мне с жалобами на его успеваемость.

– Хорошо, – кивнула Татьяна. – Не приду.

И села на свое место.