Манускрипт

Ну а куда деваться, приходилось играть роль наглых оккупантов. Нам постелили в горнице, а женщина с детьми уединилась в дальней комнате. Мне предстояло спать на хозяйской кровати, чувствуя себя настоящим захватчиком, а майору было предложено провести ночь напротив меня у другой стены, на маленькой тахте, почти на уровне пола. Но перед сном он, будучи всё-таки соображающим в технике человеком, немного повозился с машиной, проверяя уровень масла и утрясая прочие технические моменты. А я тем временем с наслаждением стащил с ног хоть и слегка разношенные, но всё ещё жмущие мне сапоги. Поморщился, уловив исходящее от носков амбре, затем вспомнил, что в портфеле у убиенного майора были запасные, и решил, что утром одену их, попросив перед самым сном хозяйку не без чувства внутреннего стыда постирать вонючий элемент туалета.

Когда в доме наконец установилась тишина, Медынцев шёпотом спросил:

— Ефим Николаевич, вы спите?

— Нет ещё, а что?

— У меня всё никак эта Мария из головы не выходит и этот её начальник, Гузик. Какая сволочь, бабу под себя положил, угрожая её с детьми немцам сдать. Так бы и придушил паскуду.

— Согласен, сволочь он распоследняя. Только ведь их судьбы сейчас между собой переплетены оказались. Придушишь Гузика — эту Марию с детьми и впрямь немцам сдадут, а дом спалят к чёртовой матери. Он хоть и гнида, но что-то вроде её охранной грамоты, а больше ей держаться здесь не за кого. Опять же, детей кормить чем-то надо.

— Это точно, детей не бросишь, — вздохнул майор и замолчал, задумавшись, видно, о чём-то своём.

А я повернулся на бок и под далёкое пение цикад постарался отключиться. Однако всякие мысли роились в моей голове, не давая нормально уснуть и, прежде чем провалиться во тьму забытья, перед моим мысленным взором промелькнул образ Вари.

Видно, неспроста промелькнул, потому что дальнейшие события, хоть и могли на первый взгляд быть плодом бурной фантазии какого-нибудь дешёвого беллетриста, но имели место случиться в реальности. Но обо всём по порядку…

Утро началось с доедания вчерашней, разогретой в печи каши, и парного молока, за которым хозяйка специально сбегала к соседке. Настроение у меня после вынужденной исповеди Марии было довольно мрачным, да и майор всё больше хмурился. А когда наша скромная трапеза подходила к концу, на пороге возник не кто иной, как Гузик собственной персоной. Сияющий, словно начищенный самовар.

— Доброго утречка вам, герры! Как спаслось?

— Geh weg, der schwuler! — буркнул я, будучи уверенным, что вряд ли Гузик знает, как по-немецки звучит «гомосексуалист».

Судя по выражению лица Медынцева, тот тоже не понял, что именно я произнёс после того, как сказал на немецком «Пошёл вон», но догадался, что что-то не очень-то хорошее.

— А я похвалиться зашёл, — продолжал как ни в чём улыбаться начальник управы. — Нынче ночью мои люди партизанку поймали. Может, желаете посмотреть?

— Партизанен?

Мы с майором переглянулись. Конечно, обмениваться мыслями мы ещё не научились, но какие-то эмоции друг друга уже улавливали, и в этот раз, похоже, Василий Карпович думал так же, как и я.

— Гут, ви есть показать нам ваш партизанен, ми вас хвалить. Садиться в наш машинен.

По пути, вставляя исковерканные немецкие слова, Гузик рассказывал нам, что партизанку поймал ночной патруль. Полицаи заметили, как в темноте кто-то крадётся вдоль забора, затаились, а потом выскочили и взяли тёпленькой. При задержанной нашли документы на имя уроженки Луцка Валентины Васильевны Лященко, а ещё револьвер с полным барабаном. Ему, Гузику, доложили сразу, и он даже успел провести предварительный допрос, но задержанная пока молчит как рыба.

— Ничего, разговорим, — хищно осклабился начальник управы. — Пока не стали её сильно калечить, решили вот вам показать.

Возле управы царило небольшое оживление. При нашем появлении полицаи уже привычно отметились фашистским приветствием и криками: «Хайль Гитлер!»

Медынцеву я велел оставаться в машине, а сам следом за приплясывавшим от нетерпения Гузиком проследовал в его кабинет.

— Присаживайтесь, господин майор, — показал он мне на своё место, — а я сейчас распоряжусь, чтобы сюда привели задержанную… Гришко! Ну-ка давай сюда партизанку, герр немец хочет на неё поглядеть.

Ну, герр немец и поглядел… И тут же едва не выпал в осадок, потому что порог кабинета переступила та, чью маленькую фотокарточку я хранил у своего сердца не один год. Пусть причёска её была ещё короче прежней, под глазами пролегли тени, а лицо исхудало, но я узнал её сразу и только невероятным усилием воли удержал себя на месте.