Манул

Но даже в тот момент неожиданной встречи Май не хотел сдаваться. Ярость, тщательно скрываемая, пробудилась в его душе, вспыхнув неукротимым огнем. Тогда оборотня не остановили ни раны, ни боль, ни бесконечная усталость. В его одурманенном яростью сознании билась лишь одна мысль — убить и отомстить.

Подобно взбешенному демону он накинулся на Самаеля, выпуская наружу все свое отчаяние и гнев, отдавая этому бою свои последние силы. Тогда Май уже не контролировал зверя — он ушел на второй план, позволив своему темному альтер эго взять верх. Однако даже этого оказалось мало. Он успел перегореть раньше Самаеля, повалившись перед давним врагом на колени, вынужденный склонить голову под лезвием ненавистного клеймора. Застыть, чувствуя, как трепещет сталь, касаясь его кожи, и чувствуя ее первобытную жажду.

Тогда Май искренне поверил, что это его конец. Бесславный и глупый.

Он даже впервые за долгие годы решил обратиться к Чернобогу с молитвой, надеясь на милость бога. Вместо милости ему досталась только боль. Новая порция боли и пыток, а так же странные вопросы окончательно спятившего безумца.

— Где философский камень? — таким был вопрос Самаеля, буквально впечатавшийся в память угасающего сознания. Именно этот вопрос раз за разом повторял охотник, в промежутках между пытками. Он подходил, склоняясь к лицу, глядя пристально, оценивающе. Делал знак своим помощникам дознателям отойти, и задавал вопрос, получая неизменное:

— Не знаю.

Май действительно не знал ответа на этот вопрос. А если бы и знал — все равно бы не сказал. Даже под пытками.

Лежа на разделочном столе, распятый подобно грешнику, оборотень мог только подивиться той извращенности человеческого ума, что придумала все это. Рассматривая с отстраненным равнодушием покрытые засохшей кровью щипцы, крюки и всевозможные зажимы, висящие прямо над его головой Май пришел к выводу, что страшнее человека еще не было на этом свете чудовища. Можно было много грехов списать на оборотней, гулей, и прочую нечисть населяющую эту землю, но ни одно из их прегрешений никогда не сравнилось бы по своей жестокости с людской жаждой крови. С той фанатичной убежденностью в собственной правоте, в том мрачном удовлетворении, с которым его мучители рвали на клочья бренное тело.

— Как же я вас ненавижу, — шептал Май всякий раз, когда очередное оружие пыток впивалось в его плоть. И как же в те страшные минуты ему хотелось убить их всех. Всех белобожьих творений, что в своей жестокости превзошли даже повелителя Бездны.

Сколько длился этот персональный ад, Май не знал. Он потерял счет времени уже в тот момент, когда ему под ногти вогнали раскаленные иглы. Час? Два? А может, и целые сутки? Время более не имело значения.

Однако любой забаве свойственно надоедать. А потому Май не удивился, когда услышал от своего мучителя заветное:

— Довольно!

Тогда-то оборотень и понял, что ему не долго осталось ждать желанного забвения. Он не дернулся, когда его стащили с разделочного стола, не попытался атаковать, когда его сгрузили у ног Самаеля и даже не вскрикнул, когда холодная сталь клеймора вошла ему в сердце. Единственное, о чем он все-таки пожалел, делая последний вздох — так это о том, что так и не успел попрощаться с Солохой…

* * *

Подчиняясь быстрому ходу времени, луна начала понемногу бледнеть. Однако ее света все равно хватало, чтобы осветить самые маленькие оконца, проникая даже сквозь темные стены темницы цеха охотников.

Лунному свету не мешало ни закопченное окно, ни мощная решетка. Он продолжал решительно ломиться внутрь, освещая скукоженный силуэт девушки. Плясал в ее распущенных, всклокоченных волосах, терялся в складках порванного платья, высвечивал каждую царапину и синяк, что изобиловали на ее коже.

Впрочем, луне не долго было сужено любоваться на заключенную. Налетевшая тучка надежно скрыла с глаз Солоху, погружая тюрьму в тревожный мрак.

Какое-то мгновение камера безмолвствовала. Слышен был лишь стук капель о каменный пол, да шебаршение крысы где-то в углу. Он-то и вывел селянку из апатичного ступора. Вздрогнув, девушка подняла голову, скривившись от боли. Даже в царящих потемках неестественно горели огнем ее ведьмовские глаза.

— Твари, — прошептала Солоха, пытаясь подняться. Вскинув руки, она схватилась за решетку, прижимаясь лбом к холодному, ржавому железу. Звякнули плаксиво заговоренные наручи на ее руках, блокируя очередную попытку колдовства. Подобно брошенному бумерангу они обратили волошбу против самой колдуньи, вынудив Солоху застонать от нестерпимого жара, горячей волной прокатившейся по телу. — Будьте вы прокляты! — воскликнула, срывающимся голосом девушка, что есть мочи ударив по железным прутьям кулаками. Решетка дрогнула, но не поддалась. Где-то сзади с потолка свалилось пару камешков, коротко пискнула крыса, покидая облюбованное местечко. Зашипев она чкурнула прочь, пробежав прямо под ногами у Солохи, исчезая между прутьев решетки. Девушка, тихо выругалась, отшатнувшись к стене. Крыс она не боялась. Но оставшись совсем одной, даже в них она видела угрозу.