Манна

«Нет в них больше ни искры, ни света!
Их стена – труха, ткни – упадёт.
Час придёт и мы докажем это.
Левое крыло реванш возьмёт!» —
Это Ленин – истины носитель
Ценной и единственно одной,
Гегемон, идейный вдохновитель,
Перед Горьким выгибал рукой.
Не вошёл в квартиру, а ворвался,
Приторно-улыбчив, взгляд живой.
Третий раз писатель с ним встречался
Перед съездом в Лондоне, весной.

Вот он быстро подошёл к кровати,
Трогает писателя постель:
«Ты смотри-ка – сухо. Странно. Кстати
Закрывайте поплотнее дверь».
Не успел писатель возмутится,
Он услышал Ленина опять:
«Надо вам, голубчик мой, лечиться,
Легкие свои оберегать.
Лондонский туман иль смог опасный
И под утро простыни мокрит.
Ну теперь-то вам, милок, всё ясно?
От тумана этого разит
Плесенью какой-то, затхлой гнилью.
И бронхиты, и туберкулёз,
Астма, ревматизм – всё обильно
Процветает. И причина слёз
Только в этом, в смоге все причины.
Надо, милый мой, себя беречь. —
Показал, что знает медицину.
И продолжил дальше свою речь. —
Надо вам на юг, к морям поближе.
Климат нужен жаркий и сухой.
И не ждите вы здоровья свыше,
А к врачам идите, дорогой.
Лучше к зарубежным обращаться.
Плохо лечат русские врачи.
За Европой нашим не угнаться,
Все в хвосте плетутся туфтачи».

Горький молча слушал, улыбаясь.
Был забавен этот человек
С быстрой речью, как ходил, держался,
Как смешно картавил, не стеснялся,
Как стрелял глазами, как смеялся
Живо так с морщинками у век.
Горький знал – причин для смеха мало.
Ленин здесь, чтоб снова убеждать,
И лицо его не покидала
Самообладания печать.
И на съезде в эпицентре склоки
Завтра снова будет он стоять
Некурящий, крепкий, невысокий,
Знающий, опрятный, одинокий,
Истинный борец, к врагам жестокий,
Будет нервы тратить и кричать.
«Словно мать заботитесь о сыне.
Ни к чему же. I’m self control.
Я не сплю, вообще-то, на перине,
Я люблю на жестком, лучше пол».
«Что радикулит скривил осанку?
У меня желудок очень худ.
Ничего не ем, спасаюсь манкой». —
Прибеднялся Ленин словно плут.

Ничего людей так не сближает
Как здоровье, разговор о нём,
Как болячки общие – кто знает,
Сколько мы протянем, проживём?
Многие гордятся, что имеют
Разные недуги и, порой,
Нравится, когда их все жалеют —
Так устроен человек любой.
У людей сочувствия нехватка,
Жалости обычный дефицит,
И любыми шрамом иль заплаткой
Человек по-своему дорожит.

Ленин был всё время при наличных,
Аппетит ему не занимать,
Балыки и сёмгу ел отлично —
Все, что присылала ему мать.
Дождь по крыше начал барабанить,
Темзу покрывал тумана дым.
Чтоб здоровьем Горького не ранить,
Ленин в разговоре был больным.
Горький был по возрасту чуть старше,
Но не мог здесь перейти на «Ты».
«Вместе не хлебали щи да кашу».
Но от этой цельной полноты
Ощутил он предрасположенье.
Много Горький умников видал!
Родилось духовное влеченье.
Ленин, улыбаясь, продолжал:
«Да, друг мой, забочусь и не скрою —
Вы писатель, нужный для страны,
Со своими чувствами, душою,
Ваша проза и стихи верны.
Как вы тонко чувствуете время?!
«Буревестник» ваш и ваша «Мать»
Отразили всю рутину, бремя
Царского режима, так сказать!
Всё равно помазанников божьих
Мы в архив истории сдадим,
Через десять-двадцать лет, быть может,
Рано или поздно победим.
Мы разрушим всё до основанья
И построим новый славный быт.
Новые жильё, друзья, желанья…
Бич нужды, он будет вмиг забыт.
Будет так же новая культура.
Вот тогда, мой друг, точи перо!
Старое сдадим в макулатуру.
Будет у нас новое добро!»

Много для писателя не надо.
Иногда простая похвала
Для него огромная награда.
И такою речь вождя была.
Горький про себя сказал: «Мечтатель».
Вслух сказал: «Красивые мечты.
Я, писатель, – просто наблюдатель,
Отражаю времени ходы.
Новое добро? Не понимаю.
Не бывает нового добра.
Нравственность одна, я точно знаю.
Эта философия стара.
Связь времен – чем крепче, тем надежней.
Только в связи будущему быть!
Жизнь не материал и осторожно
Её надо резать и кроить».

«Вот и чудно. Значит есть проблемы.
Вы не против, если напишу?
Слабоват я в философской теме,
Подтянуть меня чуть-чуть прошу.
Ваше пролетарское мышленье, —
Ленин свою руку протянул, —
Вызывает только восхищенье! —
О былых заслугах намекнул. —
Вот вам пролетарское спасибо!
Сколько с вашей помощью деньжат
Получила наша касса, ибо
Ни вперёд без них мы, ни назад.
За наследство Шмита и за сборы
Говорю «спасибо» вам сейчас,
За труды, с купцами разговоры —
Вырос нашей прочности запас!
За купца Морозова отдельно!
Жалко Савву, сколько нам помог?!
Верил в бога, крест носил нательный,
За ошибки думал взыщет Бог.
Думал, спросит Он: «Как тратил средства?»
Помощь нам ошибкой посчитал.
Только где Он – Бог? Я тоже в детстве
Храм церковный с мамой посещал.
Опиум – религия, не больше,
Чтоб держать в узде слепой народ.
Только рвётся там всегда, где тоньше.
С нами этот фокус не пройдет».

Горький вдруг вскипел: «Оставьте Бога!
Не создали вы его пока!
В вашу сказку длинная дорога,
Проще угодить на облака».
«Хорошо. – сказал борец отважный. —
прерываем эту канитель.
Вижу, друг мой, вы марксист не важный.
Нашим Богом будет наша цель!
Да, товарищ Горький, вот к вам просьба.
Есть тут мыловаренный делец.
Лишь бы согласился он, ой, хоть бы!
И помог деньгами этот Фельц!
Денежку займём, а вы гарантом
Будете, он доверяет вам.
Сделку с вами заключим с магнатом.
Алексей Максимыч, по рукам?»

Их ладони встретились и сжались.
«Надо бы ещё кого-то взять». —
И в глазах писателя читалось —
«Надо доверять, но проверять».
«Хорошо, возьмём из социалов.
Есть один английский демократ».
«Чувствую, хотите взять немало.
Отдавать-то будете назад?»
«Займ большой, на год составим сделку.
А вернуть? Ну, может, не вернём.
И не будь таким, товарищ, мелким.
Мы в борьбе, идёт борьба с врагом,
С классовым врагом – капиталистом.
На обман обязаны идти.
Хоть и Фельц сочувствует марксистам,
Всё равно с ним разные пути.
Не беда, мой друг, не обеднеет
И мануфактура прибыль даст,
Капитал его не оскудеет,
От банкротства в банке есть балласт.
Надо нам хитрить, а как иначе?
Ведь газеты надо выпускать,
Эмигрантам помогать, темпаче
Стало их все больше прибывать.
Из России в спешке выезжают,
От самодержавия бегут,
Партии осколки уже знают,
Что давно товарищи их ждут.
Партии «имущество» все ценно!
Сразу надо всех снабдить жильём
И начислить денежку мгновенно,
Выдать всем «диету» на прокорм.
Знаешь ведь, не для себя стараюсь,
О народе думаю своём.
Сам довольно скудно я питаюсь,
Экономлю, милый друг, на всем. —
Откровенность эта подкупала,
Компаньоном делал своим
И держала, и не отпускала,
Путы завязав узлом тугим. —
Дождь уже прошел, пойду наверно.
К лэнчу призывает всех Биг Бэн.
В Лондоне всегда с погодой скверно.
Толи дело Рим, Париж и Берн».

Ленин попрощался, быстро вышел.
Горький посмотрел с улыбкой вслед.
Кот английский закричал на крыше.
«Новое добро. Ну что за бред?! —
И себя поправил он невольно. —
Жизнь нельзя ни резать, ни кроить.
Ведь она живая – будет больно.
Лучше всем в согласии дружить. —
Он хотел сказать вождю вдогонку. —
Уважайте труд людской всегда!
Божий храм, колокола, иконки —
Это чудо, результат труда,
Результат идеи и охоты.
К этому силком не принудить!
И души бесчисленные соты
Медом добродетели забить
Вряд ли кто силком тебя заставит,
В церковь на причастие ходить.
Бог в тебе, всегда тебя поправит,
Тихо даст совет, как дальше жить,
В твою душу вяжущую силу
Как самопознания вложил.
Только в крайность чтоб не заносило,
Чтобы стал ты лучше, чем ты был.
Что лежит за рамками сознанья
Человеку не дано понять,
И без подтвержденья, без сиянья
Будет всё на свете отрицать.
А, вообще-то, есть ли эти рамки?
И какой у жизни смысл вообще?
Для чего любовь самцу и самке?
Чтоб потомство делать в шалаше?
Основным инстинктом насладиться?
Эстафету жизни передать?
Или же чему-то научиться?
Молодёжи опыт оставлять?
С этой вот заботой о потомстве
Жить, любить и о себе забыть?
У детей всегда есть превосходство
На готовом что-то сотворить.
Или же, красотами любуясь,
Мягкой нежной поступью пройти
И, ни с кем ни в чём не соревнуясь,
Это поле жизни перейти?
Или же урвать всего побольше,
Днём и ночью думать о себе
И, взвалив грехов большую ношу,
Смысл найти в разврате и гульбе?
Или вместе всё, и то и это.
Грани смысла… Сколько их у нас?
Жизнь проста, но сколько в ней секретов?!»
Горький лёг, уже был поздний час.

Он закрыл глаза, чресла расслабил,
Погрузил во тьму уставший взгляд,
В космос умных мыслей дух направил,
То вперёд летая, то назад.
Шёл в ночи процесс работы мозга,
Кто способен говорить без слов,
Для кого вино и водка – розги,
Также боли каторжных трудов.
Горький рассуждал. Письмо как будто
Своему таланту он писал.
Истина такая неподсудна.
Кто узнает, что ты намечтал?
И талант игривый и свободный
С наслажденьем письма те читал,
Ведь, до откровенности голодный,
Он во всём бродягу понимал.
Но мечта талантливых поэтов
Эти «строчки» миру донести.
Если в мыслях остаётся это,
У поэта только три пути.
Первый путь – в дурдоме очутиться,
Путь второй – профессию сменить,
Третий путь – с цензурой согласиться,
По заказу партии творить.
«Если Ленин проберётся к власти,
То цензуру жесткую введёт,
Станет проза сразу одной масти,
Одномерность лириков сожрёт.
Однобокость умников заставит
Откровенно больше не писать,
Изведёт таланты и отравит,
Будут правду прятать и скрывать».
(Он еще не знал, что будет дальше,
Кто на смену Ленину придёт,
Сколько будет там дерьма и фальши,
Что навеет тридцать шестой год).

Вспомнил он кровавый день воскресный,
Пар от красных луж, тела кругом…
Поступил царь подло и нечестно —
Мирный ход тогда прервал огнём.
Что тогда он сделал с мирным ходом?
Люди разбегались кто куда!
Свой авторитет перед народом
Подорвал он раз и навсегда.
«А потом в тюрьме я оказался.
Спас Морозов Савва, внёс залог.
Из страны опасной я убрался
В злобе на царя. И, видит Бог,
Зная жизнь тяжелую в Поволжье,
Побывав уже на самом дне,
Я считаю – царь всех кормит ложью
И за всё повинен он вдвойне.
Оттого, что, зная, не решает,
Оттого, что, видя, не даёт
И процессам жизненным мешает,
Здравый смысл и волю пропивает,
О своем народе забывает,
Наслаждаясь, во дворце живёт.
Я – заложник времени. Ну что же.
И вполне оправдан псевдоним.
Жизнь горька как перец и, похоже,
Мы все вместе к пропасти бежим. —
В мыслях, засыпая на перине,
Вновь подумал, что такое Бог. —
Это правда, духа дисциплина,
Это смысл, бессмертия итог…»