Манхэттенский ноктюрн

– Она ничего себе, – сказала Лайза. – Красивое лицо и глаза, женщина типа Умы Турман, только намного полнее. Причем на вид ей не больше двадцати восьми—двадцати девяти. Ну не бред?

У меня в голове молнией сверкнула мысль: Кэролайн… она, видно, сошла с ума, раз хочет погубить мою жизнь.

– Ну и как ты будешь лечить ее артрит? – спросил я. – Пропишешь ей аспирин или какие-нибудь противовоспалительные средства?

– В ее случае – ничего.

– Почему?

– Потому что у нее нет никакого артрита.

– А что же у нее есть?

– Ничего. У нее совершенно здоровые руки.

– Но, может быть, ее беспокоит боль в руках.

– Да, она сказала мне, что ее мучают сильные боли, но только это неправда.

Я понимал, что Лайза долго размышляла над этим, выстраивая свою аргументацию на результатах наблюдений.

– Почему ты так думаешь?

– Двадцать восемь еще слишком мало для таких приступов, – начала объяснять Лайза ход своих рассуждений. – Вот через десять лет еще куда ни шло. А боли, которые она описывает, не могут быть следствием простого воспаления синовиальной оболочки; это больше походит на деструкцию суставного хряща. И по утрам у нее не наблюдается тугоподвижности суставов, нет ни покраснения, ни опухания, ни симметрии симптомов. Я достаточно сильно давила на ее суставы, а она ни разу даже не вздрогнула. И потом, она вовсе не сосредоточена на своей проблеме. Большинство пациентов требуют дать им какой-нибудь наркотик, ну, понимаешь… чтобы наконец избавиться от боли, или, по крайней мере, все они ждут объяснения. Они хотят знать, что с ними случилось, как это проявляется и все такое прочее, что им можно есть, чтобы стало легче, какие принимать витамины и лекарства и какие делать упражнения и надо ли пользоваться акупунктурой, горячей или холодной водой, а может быть, чем-то еще, что поможет облегчить боль. Эту женщину не мучают боли ни в большом, ни в указательном пальце, ни в первых суставах других пальцев – в общем, нигде.

– А разве у вас не делают нужных анализов?

– Мы можем, конечно, проверить скорость оседания эритроцитов. Это такой анализ крови на выявление воспаления.

Я прислушивался к собственному голосу, пытаясь уловить, не проскальзывают ли в нем нотки лицемерия.

– Ну и что же, ты его сделала?

– Нет.

– А что ты сделала?

– Для начала я решила ничего ей не говорить.

– А потом?

– Потом я увидела, как она вертит в руках свой браслет. Так вот, если бы у нее болели руки так, как она это описывает, она просто не смогла бы этого делать.

– И ты что же, вывела ее на чистую воду?

– Я сказала ей, что не нахожу у нее никакого артрита.

– Это ее удивило?

– Нет, нисколько.

– Нет?

– Но она же знала, что не страдает от артрита и что все это одно только притворство, – сказала Лайза.

Это наверняка была Кэролайн.

– Зачем?

– Загадка.

Не делай этого, – предостерегал я себя. Не спрашивай имя.

– А больше она ничего не сказала? – осведомился я.

– Она расспрашивала меня о профессии хирурга. Почему я занялась этим, ну и так далее. Еще она интересовалась детьми.

– Как это? – ровным тоном спросил я.

– Ну, как я с ними управляюсь, про детский сад и так далее.

– Интересно.

– Еще она спросила, чем занимается мой муж.

– И ты рассказала ей, что он сексуальный монстр.

– Я сказала ей, что он репортер.

– Она читала колонку?

– Не знаю, я не спрашивала.

– А она не сказала, чем занимается?

– Нет, не сказала.

– И?..

– И она дала мне понять, что она знает, что мне известно, что она притворялась. И ни малейшего смущения. Обычно разоблаченные симулянты испытывают хоть какой-нибудь стыд. Но это не ее случай. Я полагаю, что она явилась в мой кабинет, чтобы расспросить меня обо мне и моих детях и показать мне, что ей наплевать, знаю ли я о том, что у нее нет никакого артрита.

– Похоже, чокнутая.

– Вовсе нет.

Я недоуменно покачал головой, показывая, что считаю эту историю совершенно непонятной. Мы молча уселись. В семейной жизни выдаются такие моменты. Молчание представляло собой некую паузу, которую я мог бы заполнить объяснением. Начать сначала и рассказать Лайзе все об этом деле, и она выслушала бы. Пришла бы в ярость, но выслушала до конца, стараясь уловить оттенки слов и интонации, которые подсказали бы ей, как эта история будет развиваться дальше и что она собой представляет – мелкую проблему или катастрофу. Она уже по первой моей фразе поняла бы, к чему все идет. Она знала меня, как самое себя, и, по правде говоря, я ненавидел в ней это свойство. Любил, но и ненавидел. Я видел ценность супружества именно в таком взаимном понимании, но ясно сознавая, что, будучи понятым до конца, остаешься обнаженным, а мне не хотелось обнажаться перед своей женой.

Вместо этого я начал раздеваться.

– Знаешь, я больше не могу говорить о руках, – сказал я ей, – давай займемся другими органами.