Манхэттен

Женщина с острым лицом и крашеными волосами открыла дверь. На ней было меховое пальто поверх гофрированного нижнего белья.

— Как дела, мальчик?

— Представь себе, шикарная дама поймала меня за работой. И как ты думаешь, что она сделала?

Возбужденно говоря, он последовал за женщиной в столовую с облупленными стенами. На столе стояли стаканы и бутылка виски.

— Она дала мне доллар и посоветовала стать пай-мальчиком.

— Черт ее побери!

— Вот часы.

— Это «Ингерсол». Какие это к черту часы!

— Хорошо, тогда посмотри-ка на это. — Он вытащил пачку кредиток. — Это не добыча, а? Да тут тысячи!

— Дай посмотреть. — Она выхватила у него кредитки; глаза ее засверкали. — Ты осел! — Она бросила кредитки на пол и заломила руки. — Ведь это же бутафорские деньги! Это бутафорские деньги, театральные деньги, телячья голова, дурак проклятый…

Они сидели рядышком на краю кровати и хохотали. Душная комната была пропитана вялым благоуханием чайных роз, стоявших в вазе на бюро. Повсюду была разбросана одежда и шелковое белье. Их объятия становились все теснее. Внезапно он высвободился и нагнулся, чтоб поцеловать ее в губы.

— Громила, — сказал он беззвучно.

— Стэн…

— Элли…

— Я думала, что это Джоджо, — шепнула она хрипло. — Это похоже на него — подкрасться тайком.

— Элли, я не понимаю, как ты можешь жить с ним и со всеми этими людьми? Ты, такая очаровательная… Я не представляю себе тебя в этой среде.

— Было довольно легко до тех пор, пока я не встретила тебя… В сущности, Джоджо хороший. Он только не совсем обыкновенный и очень несчастный человек.

— Но ты совсем из другого мира, детка. Ты должна жить на крыше дома Вулворт[117] в хоромах из хрусталя и вишневых цветов.

— Стэн, какая у тебя коричневая спина.

— Это от купания.

— Так рано?

— Вероятно, осталось от прошлого лета.

— Ты счастливец! Я никак не могу научиться прилично плавать.

— Я научу тебя. Слушай, в ближайшее ясное воскресенье мы встанем рано и поедем в моем «Динго» на Лонг-Бич. Там в конце пляжа никого не бывает. Не надо даже надевать купальный костюм.

— Мне нравится, что ты такой худой и твердый, Стэн. Джоджо — белый и мягкий, почти как женщина…

— Ради Христа, не говори ты про него теперь! — Стэн стоял, расставив ноги, застегивая рубашку. — Элли, пойдем куда-нибудь, выпьем… знаешь, я теперь ни с кем не могу встречаться и врать… Клянусь Богом, я кого-нибудь отколочу стулом.

— У нас есть время. Никто не придет домой раньше двенадцати… Я сама дома, потому что у меня головная боль.

— Элли, ты любишь свою головную боль?

— До безумия, Стэн.

— Наверно, тот несчастный громила это знал… Черт побери!.. Налет, адюльтер, пожарные лестницы, водосточные трубы. Роскошная жизнь!

Когда они, шагая в такт, спускались с лестницы, Эллен крепко сжала его руку. У почтового ящика в грязном вестибюле он внезапно схватил ее за плечи, откинул назад ее голову и поцеловал в губы. Тяжело дыша, они шли по направлению к Бродвею. Он держал ее под руку; локтем она крепко прижимала его руку к своим бедрам. Как бы сквозь толстые стекла аквариума она смотрела на лица, на фрукты в витринах, на консервные банки, на кадки с маслинами, на цветы, на пробегающие электрические рекламы. Когда они пересекали улицы, в лицо ей дышал свежий воздух с реки. Беглые, яркие взгляды из-под соломенных шляп, подбородки, тонкие губы, толстые губы, губы бантиком, голодные тени под скулами, лица девушек и молодых людей бились об нее, как мотыльки, пока она шла рядом с ним одинаковым шагом в звенящую желтую ночь.

Они сели где-то за стол. Гремел оркестр.

— Нет, Стэн, я ничего не буду пить. Пей ты.

— Элли, разве ты не чувствуешь себя так же хорошо, как я?

— Еще лучше… Но если мне будет еще лучше, я не выдержу… Я не могу сосредоточиться на стакане настолько, чтобы выпить его. — Она вздрогнула — так ярок был блеск его глаз.

Стэн был пьян.

— Я хотел бы, чтобы земные плоды были твоим телом и чтобы я мог есть их, — повторял он все время.

Эллен ковыряла вилкой тощего холодного зайца. Она начинала падать — толчками, как вагонетка на американских горах, — в холодные пропасти отчаяния. Посредине комнаты четыре пары танцевали танго. Она встала.

— Стэн, я иду домой. Я должна рано встать и репетировать весь день. Позвони мне в театр в двенадцать.

Он кивнул головой и налил себе еще одну рюмку. Секунду она стояла около его стула, глядя вниз на его длинную голову с густыми курчавыми волосами. Он тихо бормотал про себя стихи.

— «Я видел белую неумолимую Афродиту», черт побери… «Я видел ее распущенные волосы и стопы без сандалий», будь ты проклят!.. «Она сверкала, как пламя заката на морских водах…»