Манька-принцесса (сборник)

Лизавета завернула на свою улицу. Напротив дома Кислицких стояла толпа. У женщины подогнулись ноги, и она опустилась на коленки. Пробовала подняться – не получилось, поэтому так на коленях и ползла. Стала судорожно вспоминать молитву «Отче наш» (когда-то ее научила Анюта), на память ничего не приходило, от этого стало еще страшнее, и женщина осипшим голосом шептала:

– Господи, ты же есть, я знаю! Прости и сделай так, чтобы она была жива! Сделай, прошу! Спаси ее! А меня накажи, все вытерплю! Только пусть она будет жива!

Ей удалось подняться на ноги, но как подошла к толпе – не помнит. Перед глазами мелькали блеклыми пятнами лица Мани, Григория, почему-то Федора… Лизавета с недюжинной силой расталкивала всех и, озираясь по сторонам лихорадочными глазами, глухо вопрошала:

– Где? Где мой ребенок?! Дайте мне Павлинку!

Она все рвалась вперед, ей казалось, ребенок – там. Кто-то ее тянул за подол, не пускал. Она попыталась выдернуть юбку из чьей-то руки. Рука оказалась детской. Лиза с удивлением смотрела на руку, потом услышала:

– Мамка, не пячь! Это я, Павьинка!

– Что это?! Павлинка?!

Потом крикнула в толпу, будто приглашая всех в свидетели:

– Это же моя Павлинка!

Толпа молчала, мужчины неловко переминались с ноги на ногу, избегая взглядов друг друга. Женщины украдкой вытирали глаза.

А Лизавета опять опустилась на колени. Руками прижала девочку к себе так, что у той перехватило дыхание, испугавшись, ослабила объятия и стала ощупывать ребенка – ушки, ручки, приговаривая:

– Спасибо, Господи, спасибо!

Лиза с дочкой так и сидели среди дороги. Павлинка задрала свое платьице так, что попка оказалась голой, в пыли, и заботливо, кончиком вытирала мамино лицо, по которому все время катились слезы.

Они никого не слышали и не видели. Постепенно в толпе стали переговариваться. Антон Кондратьич, бывший председатель колхоза, толковал:

– Я-то сразу понял, что Вакулу ужалила оса, но сделать ничего нельзя. Еще хорошо, что он в дерево уперся. Последний рог дурак обломал, будет совсем безрогий. Но зато, слава богу, никто не пострадал. Зинаидину черешню немного ободрал, но это не страшно, зарастет.

Многие все еще с удивлением смотрели на Лизавету с ребенком, другие поясняли:

– Она подумала, что девочка была на дороге, когда понеслись волы…

– А Гансиха-то, видите, как по своему чадушку переживает?

– А что, девчуха не такой ребенок, как и другие? Хоть и от немца, а все равно жалко, потому как свое…

Каждый считал своим долгом высказаться по этому поводу. Федор также стоял в толпе. Он видел, как Лизавета бежала, как хватала ребенка, плакала, и ему стало так тоскливо, хоть волком вой! Его Настя последнее время Любочке вообще внимания не уделяла. Если старый отец не покормит внучку, так голодная целый день будет. А Настя утром чугун баланды наварит и убегает. Куда, зачем – неизвестно. Возвращается ночью, ничего не объясняя. Хотя объяснять уже нечего, все и так знают, и Федор в том числе… Вчера он не выдержал, ударил жену. Да так, что синяк под глазом. И сейчас Шальнова одолевали сомнения, правильно ли поступил? Но раз ребенка бросает, значит, правильно! Вон Лизка, гляди, как за свою девчушку держится! Не оторвать! Попалась бы сейчас ему женушка в руки – и второй бы синяк поставил!