Манипуляция сознанием

Так гражданское общество породило государство, в основе которого лежал расизм. И объектом его были не только «дикари», но и свои неимущие — что вызывало ответный расизм с их стороны. Пролетарии и буржуи стали двумя разными расами: уже Адам Смит и Рикардо говоpят о «pасе pабочих», а Дизpаэли о «pасе богатых» и «pасе бедных». Даже столь привычное нам понятие «народ» у идеологов гражданского общества имело совсем другой смысл. Народом были только собственники, борющиеся против старого режима. Крестьяне Вандеи в «народ» не включались. Де Кюстин так пишет и о России середины XIX века: «Повторяю вам постоянно — здесь следовало бы все разрушить для того, чтобы создать народ». Уж кажется на что близкое нам слово, а и то может быть призраком!

Гражданское общество основано на войне с неимущими. Под его правом — террор Французской революции, который был предписан философами Просвещения и Кантом как совершенно необходимое и даже моральное явление. Большая кровь есть основа «социального контракта». Читаем в фундаментальной многотомной «Истории идеологии», по которой учатся в западных университетах: «Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата — собственности и капиталу. Демократическое государство — исчерпывающая формула для народа собственников, постоянно охваченного страхом перед экспроприацией. Начиная с революции 1848 г. устанавливается правительство страха: те, кто не имеет ничего, кроме себя самих, как говорил Локк, не имеют представительства в демократии. Поэтому гражданская война является условием существования либеральной демократии. Через войну утверждается власть государства так же, как „народ“ утверждается через революцию, а политическое право — собственностью. Поэтому такая демократия означает, что существует угрожающая „народу“ масса рабочих, которым нечего терять, но которые могут завоевать все. Таким образом, эта демократия есть ничто иное как холодная гражданская война, ведущаяся государством».

Значит ли все это, что гражданское общество плохо, а общинность хороша, что индивидуализм — зло, а солидарность — добро? Ни в коем случае! Это — дело идеалов и веры, а о них спорить бесполезно. Но долг каждого разумного человека — не гоняться за призраками, а верно понимать значение слов. А лучше в уме переводить их на «язык родных осин» — пересказывать другими словами. Тогда многие призраки рассеются.

Дезориентация больших масс людей во многом была предопределена тем, что опозиция, по сути, соучаствовала в культурной диверсии «перестройщиков». Она приняла и ввела в оборот ложные, искажающие мир слова и понятия. Одно из них — рыночная экономика.

Простодушный человек думает, что речь идет о рынке товаров. Раньше их производство и распределение у нас планировалось, а теперь это будет регулировать рынок. Велика ли разница? Невелика. Да ведь к делу — перестройке да реформе — это никакого отношения не имеет. Рынок товаров существовал за тысячи лет до появления «рыночной экономики» и будет существовать после ее исчезновения — если она не вгонит человечество в гроб. Суть «рыночной экономики» в том, что на рынок в качестве товара стали выноситься сущности, которые по своей природе товарами быть не могут: деньги, рабочая сила и земля.

Между тем, сигнал к тому, чтобы задуматься, был вполне ясный: почему же нерыночная экономика называется натуральным хозяйством? Что такое натуральный? Это значит естественный. Именно натуральное хозяйство было естественным, а рыночная экономика — явлением неестественным.

Уже Аристотель указал на первый выверт «рыночной экономики», на первое ее нарушение законов естества: возникновение рынка денег. Деньги — порождение цивилизации, всеобщий эквивалент полезности. Это — кровь хозяйства, свободная циркуляция которой обеспечивает здоровье организма. Никто поэтому не может быть собственником денег, перекрывать их циркуляцию и извлекать выгоду, приоткрывая задвижку — подобно разбойнику на мосту, взимающему с путника плату за проход. Ростовщики, а потом банкиры наложили руку на артерии общества и взимают с него плату за то, что не сжимают слишком сильно. Заплатил — чуть разжали, нечем платить — придушили. Красноречивый пример — «кризис неплатежей» в нашей промышленности. Как только банки стали коммерческими, их хилая рука может задушить огромные заводы. Что бы сделал советский банк в этой фантастической ситуации? Будучи ориентирован не на хрематистику, а на экономику, на ведение дома, он просто произвел бы взаимный зачет неплатежей — и дело с концом. Но это как раз то, чего не допускают монетаристы, ибо это лишает власти тех, кто превратил деньги в выгодный товар.