Манипуляция сознанием

Углублению культурного кризиса в России способствовал тот факт, что в ходе перестройки и реформы были опорочены важнейшие принципы общественного устройства — демократия, гражданство, свободное волеизъявление. Отрицание той политической практики, что прикрывалась этими понятиями, породило тягу к архаическому фундаментализму. Возникло тяжелое противоречие: перестройка была с энтузиазмом поддержана именно вследствие осознанной необходимости модернизации общества, но вызванное реформой социальное бедствие толкнуло маятник массовых настроений к архаизации.

В заметной части оппозиции даже бытует важная политическая концепция. Суть ее в том, что России не нужна демократия, всякие там выборы и парламенты, а нужна «спасительная и созидательная диктатура». Русскому народу приписывается мечта о сословном обществе, живущем под рукой доброго царя (генсека, патриарха, президента и т.п.). Псевдосословные атрибуты стали важной частью политического спектакля193.

По контрасту с этим сословным фундаментализмом, восстанавливая в памяти оба движения маятника, можно сказать, что именно возродившаяся в советском обществе сословность стала одной из причин общего глухого недовольства, которое было использовано в психологической войне против СССР.

Известно, что тот «культурный слой» (правильнее сказать, модернизированная часть общества), который был необходим для государственного строительства, восстановления и развития хозяйства после гражданской войны 1918-1921 гг., имел не классовую, а сословную природу. Чиновничество, офицерство, интеллигенция и даже торговцы в царской России были сословиями, сохранявшими свою довольно закрытую культуру. Именно их реставрации как замкнутых сословий (особенно бюрократии) чрезвычайно боялся Ленин в последние годы своей деятельности. Он искал, но не нашел противоядия против этого процесса, хотя верно угадывал его опасность для советского строя.

Необходимость форсировать восстановление страны вынудило большевиков пойти даже на искусственное «строительство сословий» (вплоть до метафоры военно-монашеского сословия рыцарства). Крестьянская анархическая утопия всеобщей коммуны под лозунгом «Вся власть Советам!», очевидно, была несовместима ни с какой государственностью. Отсутствие гражданского общества не позволяло построить государство и «снизу». Стихия Советов была приведена в дееспособную систему благодаря двум гениальным открытиям. Первое из них — «партия нового типа», которая представляла собой постоянно действующий поместный собор и рыцарский орден одновременно. Второе — «номенклатура», учрежденная в 1923 г., которая соединяла в масштабе страны кадры управления в единую подчиненную центральной власти систему. Это были сословия нового типа, но сословия. В героический период они заполнялись новыми, свежими кадрами, так что поддерживалась высокая социальная мобильность и замкнутость этих сословий не ощущалась. Но затем произошло то, что М.Вебер называет «институционализацией харизмы» — героические «рыцарские» сословия устоялись и обустроились. Таким мы и помним советское общество 80-х годов.

После выборов 1999 г. на Украине нельзя не признать: возвращаться в это советское общество даже из нынешней страшной действительности значительная часть народа не хочет194. Два, три, пять лет после слома советского строя еще можно было утешать себя тем, что нас предали, обманули, соблазнили. Но когда второй раз выбирают Ельцина, а потом еще и Кучму — ничтожного человека, который не вызывает на Украине ничьих симпатий, уже нельзя лукавить с самим собой. Кто на Украине не знает результатов правления Кучмы? Каждый их испытал на своей шкуре. За него голосовали единственно потому, что он — препятствие к восстановлению советского строя. Никакой другой пользы от него нет.

Трудно это признать потому, что непонятно. Ведь на Украине 88% населения высоко оценивают советский строй. Как же так? Как можно высоко оценивать и не желать в него вернуться? Если вдуматься, противоречия здесь нет. Вот обычная история: разлюбил человек жену, развелся. Он очень высоко ее ценит, перечисляет все достоинства, но вернуться не желает. Раньше любил и был счастлив, а сейчас не может. Что-то в нем изменилось, по-другому стал смотреть на вещи. И ведь мы понимаем этого человека, хотя он порой и не смог бы объяснить, что ему разонравилось в жене. Общество легче поддается изучению, чем душа отдельного человека, давайте думать. Дело очень облегчается тем, что у нас есть две сходных драмы, так что их сравнение — почти исторический эксперимент.