Мания приличия

Расчесывая волосы, которые отросли длинными, какими у меня были однажды в детстве, в классе пятом школы, я посмотрела через зеркало на Сынри, устало раздевающегося после работы. Отложив щетку, я разделила пальцами всю свою соломенную гриву на три части, и стала заплетать косу, развернувшись к мужчине лицом. — Может, всё-таки отменишь эту никчемную помолвку? — Он посмотрел на меня, ничего не сказав, и продолжил расстегивать рубашку. — Ну, кому она нужна? Ну, серьёзно. Говорю же тебе, Джиёну всё равно на меня… — замолчав, я ждала хоть какого-нибудь ответа, но Сынри в последнее время общался со мной так, словно испытывал при этом какие-то сложности и ему что-то мешало. Он несколько посерьёзнел, и секс — цель нашего сожительства и вершина мечтаний моего любовника — стал более редким явлением в последнюю неделю. Не то он выдыхался в офисе, не то пресытился мною, не то завел ещё одну пассию где-то, не то кровь отлила выше, и теперь работала другая голова. Не знаю, тревожило ли меня это, пугало, настораживало или радовало? Произнеся слова о равнодушии Джиёна, я в который раз вспомнила поцелуй при нашей с ним встрече, произошедшей месяц назад. Зачем он это сделал? Услышав всё от него и приняв, частично, за правду его объяснения, могла ли я сомневаться и дальше в его признаниях? Если Дракон меня использовал изначально как орудие, то все его предложения в заключительную ночь королевской недели были лживыми. Но он сразу же дал понять, что хочет меня по-настоящему, что подтверждает искренность тех щедрых обещаний, которые он раздал. Я могла представить его играющим и притворяющимся ради чего-то, но целующим ради какой-то выгоды ту, которую ему неприятно целовать? Джиён бы на это не пошёл. Он уже не в том статусе, чтобы снисходить до неприятных для себя вещей, переступать через себя. Итак, он хотел меня, но отдавал любому другому, без стыда и помех? Что ж, желание — не любовь. Оно не мешает принимать человека за вещь. — А мне всё равно на Джиёна, — наконец сказал Сынри. Оставшись в одних брюках, он сел на кровать и посмотрел на меня. — Ты думаешь, что я буду строить свою жизнь исходя из того, как это соотносится с его жизнью? Нет, я строю её по-своему. Я хочу организовать помолвку — и я её организую. — Зачем? — Мне не верилось, что причин совсем уж нет. Присматриваясь к Сынри, я замечала, что не такой он и простой похотливый дурачок, каким хочет казаться. Он деловой человек, который всегда знает, какой следующий шаг сделает. Развлечения со шлюхами и постельные утехи, если и искреннее его стремление, то плюс ко всему неплохое прикрытие, создающее ему вид пустого и думающего не мозговыми полушариями типа. Сынри встал и подошёл ко мне, опустив ладонь мне на голову и пригладив волосы с самоуверенной ухмылкой на губах. — Как ты считаешь, благодаря чему я умудрился остаться вне игр мафии, свободным предпринимателем, заключающим сделки то тут, то там, общающимся с тем, с кем надо и полезно ему самому? — Он дал мне время на раздумья, но я почти сразу пожала плечами. Сынри улыбнулся. — Потому что многие, в том числе Джиён, принимали меня за легкую добычу, которую и вылавливать не стоит. Я не плету интриг, выгляжу рубахой-парнем с завышенной самооценкой — в чем есть доля истины — и не создаю никому никаких проблем. Так шло долго, но вот, Дракон зачем-то мною заинтересовался, поняв, что я несколько крупнее, чем кажется на первый взгляд. И я ему понадобился. И знаешь что? — Я вопросительно кивнула. — Он меня получит. — Мои глаза удивленно распахнулись. — Да-да, и думать он будет, что получил меня благодаря своим усилиям, то есть — тебе. А для создания видимости, что всё идёт по его плану, нам нужна помолвка. — Мне не понравилась очередная постановка. Я сыта играми по горло. — Но… чего ты добьёшься этим на самом деле? — Отвлеку его от себя тем, что Дракон утратит интерес, получив желаемое. Сделаю вид, что работаю на него. — Сделаешь вид? Джиёна не так-то легко провести… тебе не удастся союзничать с другими, поверь. — Мне и не нужно союзничество. Я обведу его вокруг пальца и избавлюсь от его опеки. Кто-то же однажды должен остановить загребущие ручонки этого самоназванного короля? — Что-то неприятно пошевелилось во мне. Ненавижу эти сингапурские заговоры и обманы. Почему они не могут прекратить свои козни друг против друга? — Не играй с Джиёном, Сынри — мой тебе дружеский совет. Не играй, ты его не победишь, — вместо ожидаемого результата, похоже, я наоборот подлила этой фразой масла в огонь. Мужчина наклонился, погладив мою щеку. — Непобедимых не бывает. Разве ты не хочешь помочь мне свергнуть его? Тебе есть за что хотеть ему отомстить. — Я не пойду против него — я не настолько уверена в себе, — во мне голосило множество причин, подтверждающих отказ от этого предложения. Снова сразиться с Драконом? Нет, никогда. Или когда-нибудь, когда я стану намного умнее, или когда пойму его… Да, именно этого он когда-то хотел от меня, чтобы я поняла его. Я пыталась, как мне казалось, но видимо пыталась неправильно. Верно он как-то заметил мне про трафарет, который я ко всем прикладываю. Я его старалась понять сквозь собственную призму, не увидев, что на самом деле может думать и хотеть такой человек, как Джиён. Но я до сих пор этого представить не могла и близко. И мысль о мести ему — сладкая, но глупая. Прожив под его боком, наблюдая его ежедневно, я и то не смогла проникнуть в его тайны, так как же можно победить человека, когда и приблизиться к нему стало чем-то недоступным? — А если бы даже и отомстила, что бы получила? Причиненное зло назад не отменишь. А ты? Отправил бы меня домой, расправившись с Джиёном? — И как он хочет его свергнуть? Убить? Отнять власть? Сдать в полицию? Всё это неосуществимо, если знать Дракона так, как знала я. Впрочем… почему я говорю за всех? Я молодая и ничего не понимающая в этом их мире особа. Это у меня не получилось достойно сразиться с Джиёном, а почему бы опытному и ушлому мужчине, вроде Сынри, и не победить? — А ты всё ещё хочешь домой? — он поднял меня, поставив перед собой, обнял. Его губы начали плутать по моей шее. — Ты хочешь в свою холодную и нищую Россию? — Раньше я бы стала спорить и оправдывать родину, но теперь устала, и предпочитала молчать при таких замечаниях. — Это что-то из безусловных рефлексов — сказать, что хотелось бы вернуться туда… — Я думал, что пока нам хорошо вместе, ты выкинешь подобное из головы. — Хорошо вместе… Из-за условия, поставленного мне в первую ночь, я вбила в себя правило не плакать, не жаловаться и не показывать, что мне чего-то не хочется. И это правило так укоренилось, что даже дай я волю чувствам сейчас, вряд ли потекут слёзы, хотя я, по-прежнему, ложилась под Сынри без энтузиазма, без желания. Да, моё тело, когда он брался за него, могло откликнуться, но жаждала ли я ежевечерне повторять это? Нет. Это всё равно что быть сытой и не думать о еде, не хотеть есть, но тебя вдруг угостили чем-то очень вкусным и ты, мало того, не отказалась попробовать, так ещё и оценила, что это, действительно, было вкусно. Но от этого нельзя сделать вывод, что есть всё-таки хотелось. Более того, после этого впихнутого в себя вкусного куска, желудок переполняется окончательно, и возникает лёгкая дурнота. И как бы ни было сладко и приятно, в следующий раз, будучи снова сытой, не потянешься за этим лакомым куском. И любимым блюдом останется что-то совершенно иное, что и было до этого. Например, высокий безупречный молодой человек в белоснежной рубашке, зовущийся Сон Мино. Сынри привычно завалил меня на кровать, а я отвечала на его поцелуи, продолжая думать, как мне быть дальше? Как бы мне ни хотелось вернуть Джиёну всё, что он сделал, я понимала, что у меня нет ни сил, ни опыта, ни мудрости, чтобы выполнить желаемое. Я не могу пойти против него. Сейчас, по крайней мере. Играть на стороне Сынри тоже проку мало — я не верю в его победу, и не хочу участвовать в этом вовсе. Я не люблю его, и жить с ним сколько-то там ещё мне тягостно. Неужели нет никакого другого варианта, где я могла бы тихонько пожить, никем не замечаемая, отдохнуть, оклематься? Месяц назад я всё-таки сказала Тэяну привести меня сюда, и не осталась с ним, хотя он предлагал мне жизнь честной женщины, жены, а не любовницы. Почему я отказалась? Потому что не любила его, и не хотела обманывать. Что бы ни происходило, я всё ещё не хочу обманывать людей, даже тех, которые сделали не лучший вклад в мою жизнь. Благородство это или моя слабость? Когда-то я была уверена, что честность и правда — признаки праведности и правильности. Но потом… после всех рассуждений, диалогов с Джиёном, я стала сомневаться. Все мои дни сейчас подчинялись именно этому явлению — сомнению. Искренность порой вовсе не сила, а именно слабость, потому что боишься быть пойманным на лжи, не справиться, не вытянуть всей шахматной расстановки (и это я даже не вспоминаю о том, что ложь — грех, который ведет известно в какое загробное царство). Джиён не любил шахматы, потому что в них есть правила, а в жизни правил нет. И он оказался прав. Правила есть в Библии, поэтому мне было удобно жить по ней, подчиняться её указаниям, но когда я оказалась в окружении, где Библия была заменой туалетной бумаги, в случае окончания последней, а не Священным Писанием, вдруг выяснилось, что правила её не работают, и содержание её — далеко не вся жизнь. «Половина её — история иудеев, а вторая — мнение одного человека, которого оно привело на казнь» — сказал как-то мне Дракон. А то, что Иисус был сыном божьим, а не обычным мужчиной, оспорить было трудно. В это можно только верить, а вера в сомневающемся человеке может быть либо притягательным концом, либо отталкивающим началом. И с какой же стороны меня она сейчас? Когда руки Сынри плутали по уже обнаженной моей груди, нас прервал звонок в дверь. Мужчина остановился и приподнялся, прислушиваясь, не показалось ли? Но я тоже посмотрела в сторону входа, поэтому он поднялся, и звонок как раз повторился. — Кто бы это мог быть? Ты не заказывала ужин? — Врученный мне телефон до сих пор мог связываться только с его собственным номером, но когда мы были вместе, он порой давал мне свой айфон и просил позвонить в корейский ресторанчик и заказать что-нибудь поесть. Вопрос был риторическим, и одновременно с ним Сынри уже вышел в зал, оттуда в прихожую и зашумел замком. Я села, заметив в зеркале растрепавшуюся косу и принявшись её переплетать. От двери зазвучал женский голос: — Вот, решила сделать тебе сюрприз. Отцу, сам понимаешь, некогда, а мама не захотела лететь… — звук поцелуя в щеку, шорох одежды. Сынри произнес что-то тихо, я не разобрала. — И я соскучилась по старшему братику. Ну, как ты поживаешь? — Я поднялась, испытывая любопытство. Сынри говорил, что у него есть младшая сестра, но я никогда не думала, что мне доведётся столкнуться с кем-то из его семьи. — Рада, что всё хорошо, — девушка говорила куда громче и звонче мужчины. — А то до нас дошли слухи, что ты связался с какой-то девицей, и собираешься с ней обручиться, хотя нашёл её в каком-то… — Борделе, — произнесла я, выйдя из спальни и застёгивая блузку на груди. Невысокая, миловидная кореянка подняла на меня взгляд. Чем-то похожа на Сынри, но нет той порочности и напыщенности, хотя в лице надменность присутствует. Она онемела, а мой любовник, растерявшись, посмотрел на нас обеих поочередно. — Так… это правда? — прошептала его сестра, воззрившись на него. — Ханна — это Даша, Даша — это Ханна, — представил нас Сынри впустую. Вряд ли нам придётся когда-либо общаться, потому что весь вид его сестры показывал, что у неё нет такового желания. — Я-то надеялась, что приеду и убежусь, что слухи — всего лишь слухи, а ты… ты представляешь, что скажет отец?! — А что он должен сказать? Мне не двадцать лет, Ханна, и я имею право жить с тем, с кем захочу. — Но она же… — девушка посмотрела на меня ещё раз. — Действительно из борделя? — Да, — опередила я его. — И… европейка?! — прищуренные глаза прожгли брата. Я даже не могла точно сказать, что больше коробит эту барышню: проституция или национальность? — Сынри, ты дурак?! — рявкнула она на мужчину. — Что тебе, собственно, не нравится? Я что, навязываю тебе её в подруги, разорился из-за неё или она заразила меня сифилисом? — он хмыкнул почти спокойно. — Европейка, азиатка, африканка — я пробовал всех, поверь, между ног все одинаковые, — сестра поджала губы, явно считая, что при рождении получила какие-то привилегии и ну никак не может быть у всех уж всё совсем одинаково. — Тогда почему ты выбрал эту и остановился? — Похождения сына и брата не были тайной для родственников, но до этого не заставляли их головы болеть. А теперь другой случай. — Я должен отчитываться о своих постельных делах? — Сынри скрестил руки на голой груди, бликуя часами на запястье, которые не успел снять. — Никогда такого не делал и не намерен впредь. — Если бы всё осталось в границах этой самой постели! Ты ведь не намерен на ней жениться, правда? — Ханна замерла с надеждой в глазах. Хоть что-то у нас с ней общее — меня этот вопрос порой тоже интриговал. Но отвечать нам никто не собирался. Сынри только вздохнул и кивнул ей на ноги: — Разувайся, поужинаешь с нами, поболтаем… — Я не сяду за один стол с какой-то шлюхой, и под одной крышей с ней тоже не задержусь. Сниму номер в гостинице, — девушка сдернула легкий белый пиджак с крючка и стала напяливать его на себя быстрее. — Ханна, перестань вести себя, как взбалмошная дурочка, — опустил руки Сынри и подошёл к ней. — Мы взрослые люди… — Сестра отпрянула от него и выставила между ними палец. — Отца удар хватит от твоих подвигов! Он от тебя откажется, если ты не образумишься! — И кому он навредит своим отречением? Расколет корпорацию? Только пусть не забывает, что в ней две трети мои, а его — всего одна, и в проигрыше буду не я. И я пока не вижу повода для того, чтобы вы на меня ополчились. — Ах, ты не видишь? — ноздри Ханны раздувались, и она нервно дергала бахрому на своей дизайнерской сумочке, где на защелке золотились наложенные одна на другую буквы LV. Нет, она не кричала и не вышла из себя, хотя тон её был очень раздосадованный. Её грубости были выдержаны в лучшем стиле восточной элиты, где ярость совмещается с гордостью. — Ты из приличной семьи, брат, и развлечения — это одно. Но то, что ты в состоянии допустить мысль о введении в эту семью какую-то… — Ханна не осмелилась посмотреть на меня в этот раз и проглотила слово. — Теперь ты знаешь моё мнение. Его разделяет мама, и если ты хоть немного дорожишь нами, то задумаешься над своим поведением. До свидания! — Кореянка хлопнула за собой дверью. Сынри подержал протянутую руку в воздухе, после чего опустил её на замок, заперся и развернулся ко мне. — Прости, она не следила за своим языком, потому что совершенно не знает сути дела и тебя настоящей. — А разве ты, зная меня настоящую, не называл меня шлюхой? — ухмыльнулась я, встретившись с ним глазами. Сынри поджал губы, совсем как его сестра. Теперь я вижу большее сходство. — Слова способны ранить, но и закалить тоже… меня столько раз назвали шлюхой, пока я была девственницей, что теперь мне безразлично, как меня называют. Я поняла, насколько слова — пустые звуки. Большинство людей даже не понимают истинного значения того, что произносят, многие понимают одни и те же слова по-разному, а третьи зачем-то вкладывают собственные смыслы в слова намеренно, называя белое черным, а черное — белым. — Сынри молча подошёл ко мне и взял за руку, став перебирать мои пальцы. Мне захотелось выговориться до конца. Мой любовник — единственный мой собеседник уже которую неделю, и кроме как с ним мне поговорить не с кем. — Однажды моя школьная подруга надела первую в своей жизни короткую юбку. Ей было лет четырнадцать, она была доброй и робкой девчонкой, но ей хотелось нравиться мальчишкам, и она решилась прогуляться в этой юбке. Мальчишек она не встретила, но бабушки, которые сидели на лавочках у своих плетней, громко и четко несколько раз повторили «как проститутка!», «стыд потеряла!», «ещё бы задницу выставила полностью». Моя подруга залилась слезами и три дня не выходила из дома. Мне было обидно за неё, но, с другой стороны, воспитанная иначе, я тоже подумала, что зря она надела такую короткую вещь… но замечания бабушек перегибали палку, и для четырнадцатилетней девочки это были слишком страшные и суровые оскорбления, как клеймо. И знаешь что? Прошло время, и эти слова осуждения, вместо того, чтобы воспитать её и запретить носить вычурную одежду, возымели обратный эффект. Она стала краситься, первая из ровесниц влезла на каблуки, года через два стала встречаться с первым парнем, и как-то сказала мне: «Какая разница, как себя вести? Оговорят в любом случае». Я долго, до этого самого лета считала, что нет, бабушки были правы, они же старше, им виднее, они чувствовали, что порядочная девочка бы не нарядилась так смело… Но когда я попала сюда и со всех сторон посыпалось «шлюха, шлюха, шлюха»… Я, наконец, поняла. Поняла, что она чувствовала. И теперь и мне всё равно, что обо мне говорят. — Что ж, мне в этом плане легче, — Сынри поцеловал меня в уголок губ. — Мне всегда было всё равно, что обо мне говорят. Мнение чужих людей мне столь же неинтересно, как и их жизнь.