Но и внутри живет опасность расточительства и окостенения, и она преследует нас в моменты сосредоточенности. Длительное сомнение изматывает, погруженность в себя расходует наши силы, чрезмерная требовательность к себе, даже если речь идет о духовных потребностях, оборачивается эгоцентризмом, и он разрастается, как раковая опухоль. Образ Я заменяется образом Я из плоти и крови, того Я, которое признает себя живым организмом, и человек начинает заботиться только о том, какой эффект он производит на других, или о том, как выглядит в собственных глазах. Отныне единственной его целью в жизни становится культивирование этого образа Я, стремление сохранить его в неприкосновенности. Такое может начаться в детстве у избалованного и изнеженного ребенка; как говорят психологи, здесь притязания берут верх над самоотдачей, и тогда с самого начала затруднены адаптация к реальности и контакт с другими людьми. Впоследствии это оборачивается неспособностью к самостоятельной деятельности, безразличием к общим усилиям; утрата собственных корней и бездействие становятся болезнью. У западного человека, начиная с XV века, именно такие наклонности. Все ценности трансформируются в этом софистическом театре Нарцисса: святость и героизм подменяются чванливостью и стремлением к успеху, духовность сводится к суетливому беспокойству, любовь — к эротике, ум — к поверхностному остроумию, диалектика — к словесным ухищрениям, рефлексия — к бесконечному самокопанию, истина — к ложным откровениям.
Настало время напомнить субъекту, что он обретает себя и свою силу лишь в отношениях с внешним миром: ради укрепления внутреннего мира надо уметь выходить за его пределы. Любовь, не скрепленная верностью и браком, зачахнет, предупреждал Кьеркегор, но, даже если брак расстроится, ее значение не исчезнет без следа. Можно, вслед за Клагесом, говорить о существовании инстинкта экстериоризации. Личность — это внутренний мир, требующий реализации вовне. Слово exister («существовать») благодаря приставке ех- («из», «вне») говорит о том, что существовать — значит развертывать себя вовне, выражать себя. Эта тенденция в наипростейшем ее виде побуждает нас выражать наши чувства посредством мимики и слов, запечатлевать нашу деятельность в доступных взору произведениях, вторгаться в окружающий мир и дела других людей. Все качества личности поддерживают друг друга и сочетаются друг с другом. Воздействие, оказываемое на нас природой, и наша деятельность как отклик на это воздействие являются не только факторами производства; они суть силы, порывающие с эгоцентризмом и благодаря этому становящиеся факторами культуры и духовности, несомненно более значительными, чем все наши возможности и богатства. Но не стоит с презрением относиться и к внешней жизни: без внешней жизни внутренняя жизнь чревата безумием, как и без внутренней жизни внешняя жизнь может обернуться бредом.
Если мистики безмерно интериоризуют личность, забывая о ее воплощенности и присутствии в мире, то политики часто рассуждают о жизненном пространстве личности так же, как кадровые военные о своем отечестве: о его границах, об обороноспособности, о наступательных средствах и т. п. Персоналистская лексика в таком случае используется не для пробуждения личности, а для оживления рефлекса самоизоляции и защиты. «Защита прав личности» — это оправдание духовного сепаратизма, которого ей всячески следует опасаться.
Личность выводит себя вовне, выражает себя: она смотрит вам в лицо и сама есть лицо. Греческое слово prosopon наиболее близко к нашему понятию личности; им обозначают того, кто безбоязненно устремляет свой взор вперед. Но личности противостоит враждебный мир, поэтому сопротивляться и «защищать себя» является ее уделом. Здесь возможны всякого рода недоразумения.
Своеобразие. Исключительность. Быть личностью — значит быть своеобразным; этот синоним уже устоялся в языке. Но сюда можно добавить, что личностное отмечено и оригинальностью. В наше время исключительность часто выдают за основную ценность личности. Полагают, что она оказывается под угрозой, когда поведение людей и их одежды становятся одинаковыми во всем мире. В самом деле, по определению, личность неповторима, даже если лица и жесты людей в их стремлении к всеобщему становятся похожими друг на друга. Поиск же своеобразия отходит на второй план, становится, если так можно сказать, побочным явлением в жизни личности. Герой в пылу сражения, любовник в порыве страсти, художник, охваченный творчеством, святой, одержимый любовью к Богу, — все они, достигая вершин личностной жизни, никак не стремятся выделиться, стать оригинальными; их взгляд не скользит поверх вещей, они заодно с тем, чем поглощены, во власти чего находятся. Более того, достигнув вершин существования, они обретают своего рода «высшую простоту», свойственную и обыкновенному человеку. Эту простоту постичь невозможно, как невозможно запечатлеть ее и с помощью красок; вот почему так трудно писать поэмы о любви и живописать добродетель.