Манящая бездна ада. Повести и рассказы

— Привет-как-дела, — скороговоркой произносило, возникнув над лампой, лицо, которое одно только и выделялось на фоне темной стены и черного костюма. Вальтер здоровался с дядей Орасио и, расхаживая между балконом и кроватью, начинал рассказывать о том, что происходит в театре или на радио, о том, сколько он думает заработать в этом сезоне, и о баснословных выигрышах на ипподроме Ла-Платы. На их глазах Вальтер возводил каркас собственной жизни, а склонившийся над книгами Оскар дополнял его незаживающими ссадинами, отвратительными типами и женщинами без шляп в длинных блеклых платьях, цвет которых навевает тоску; женщинами, которые судачат о чем-то за квадратными столиками, и слов их не разобрать из-за музыки — звуков аккордеона или трубы; или женщинами в махровых купальных халатах, которые собираются в часы послеобеденного отдыха в маленьком внутреннем дворике пансиона.

Именно благодаря Вальтеру по улице Ривадавия пролегла граница, которую они не переступали. У Вальтера не хватило духу сообщить эту новость, глядя старику в лицо, и поэтому, стоя за его спиной, он сказал, обращаясь к Оскару, завязывавшему перед зеркалом галстук:

— Я видел Перлу в кафе на Авениде. Ничего особенного она мне не рассказала, но у нее все в порядке.

Позже, спустя какое-то время, они узнали от Вальтера, что Перла ушла к гитаристу из испанского кафе, и в сознании Оскара воспоминание об этой женщине сделалось неотделимо от смуглого маслянистого лица ее возлюбленного. Дядя Орасио промолчал, и казалось, он просто не понял, что вечерами Перла бывает совсем рядом, всего в пяти кварталах южнее. Но Оскар знал, что дядя Орасио слышал Вальтера, потому что теперь, когда по вечерам они выходили пройтись и выпить где-нибудь некрепкого кофе, дядя Орасио шел по улице Парана до улицы Ривадавия, за которой была видна Пласа-дель-Конгресо, и, взглянув туда с интересом, всегда поворачивал налево, и, не прерывая разговор, они продолжали свой путь по Ривадавия к востоку. И так почти каждый вечер — по улице Парана и дальше по Монтевидео, Талькахуано, Либертад. И хотя они никогда не заговаривали об этом, Оскар понял, что на Ривадавия обрывались и город, и вселенная дяди Орасио и что переступить эту границу невозможно. Названия улиц, магазинов, достопримечательностей южной части города перестали упоминаться и вскоре были забыты. Забыты так прочно, что, если кто-нибудь заговаривал о них в присутствии дяди Орасио, тот моргал и непонимающе улыбался, но старался скрыть свое непонимание, терпеливо дожидаясь, пока люди или события, о которых идет речь, переместятся за улицу Ривадавия, и он сможет представить их себе в пространстве.

Так дядя Орасио и Оскар прожили 1938 год, так жили они и в 1939-м, до самого начала войны, почти каждый вечер натыкаясь на невидимую стену на Ривадавия и зная от Вальтера, что на авениде «полно важных шишек, а недавно там видели даже тореро». Они знали также, что то и дело на авениде открывается новое кафе, где звучат музыка и песни. И в каждом из них Оскар представлял себе гитариста, а рядом помолодевшую и болтливую Перлу; она пила мансанилью и хлопала в такт музыке. «Это все из-за войны в Испании», — говорил Вальтер.

Но война в Испании давно закончилась, а Оскару — и как он считал, дяде Орасио тоже, — Авенида-де-Майо в течение еще многих месяцев представлялась как десять кварталов сплошных кафе, где вечерами стоит невообразимый шум, мужчины и толстые женщины пьют пиво за столиками, вынесенными прямо на тротуар, а днем деловито снуют взад-вперед тореро. И когда Оскар — всего несколько раз — пересек вечером границу, проходящую по улице Ривадавия, он обнаружил, что Авенида-де-Майо совсем не изменилась, но ничего не сказал об этом дяде Орасио и тут же забыл, что именно он там увидел. Поэтому Оскар был уверен, что в душе дяди Орасио живет неизменный фантастический образ потерянной для него земли, где Перла разговаривает и смеется и где ее можно встретить в каждом шумном кафе — она сидит рядом с тореро, рядом с мужчиной с крашеными волосами, склонившимся над гитарой.

Когда дядя Орасио болел в последний раз, врач, делавший ему укол, казался расстроенным. «Я не знаю, сколько, — сказал он потом. — Может, он вас переживет». Оскар поверил ему, а Вальтер — нет, и, не вынимая сигареты изо рта и скривив губы — таким видел Оскар его прямой профиль за стеклами кафе, — шептал: «Придет день, и он нагонит на нас страха».