Маньяки

Леви натянуто улыбается и притягивает меня к себе, его сильная рука обвивается вокруг моего тела. Он наклоняет голову ко мне, и я закрываю глаза, когда его теплые губы прижимаются к моему виску.

— Иди, — бормочет он так тихо, что Маркус и Роман, которые находятся всего в нескольких шагах от него, не слышат. — Я не знаю, что ему нужно, но я знаю, что ты — часть этого.

Его мягкие губы отстраняются настолько, что я поднимаю голову, и, не останавливаясь, поднимаюсь на цыпочки и прижимаю свои губы к его. Наш поцелуй короткий и дает мне лишь малую толику той близости, которой я жаждала последние полторы недели.

Отстранившись от него, я двигаюсь по обугленным руинам фойе, проходя мимо Маркуса, который одаривает меня натянутой улыбкой, а его пальцы нежно касаются моих на ходу. Когда я догоняю Романа, мы проходим через заднюю часть фойе и попадаем в открытое жилое пространство. Оно такое же обугленное и разрушенное, как и парадный вход, но в нем теплится надежда, что все можно исправить.

Его острый взгляд скользит по жилому помещению, пока мы проходим по нему, не останавливаясь, чтобы рассмотреть мелкие детали, но я не сомневаюсь, что он молча разрабатывает план действий по восстановлению дома.

Придвинувшись к нему, я позволяю своим пальцам коснуться его пальцев, и он жадно берет мою руку, переплетая наши пальцы, а затем перекидывает наши соединенные руки через мое плечо и притягивает меня к себе. Я смотрю на него снизу вверх и замечаю, как четко очерчена его челюсть, как глубоко посажены темные глаза, которые выглядят такими разбитыми, и как слегка поджаты его губы.

Остановив его, я протягиваю другую руку и обвиваю ее вокруг его шеи, а большим пальцем провожу по его челюсти. Его глаза опускаются к моим, и лишь на мгновение он позволяет мне увидеть, насколько глубокое опустошение горит в нем.

Я провожу пальцем взад-вперед по его челюсти, пока медленно приближаюсь к нему, его вторая рука опускается на мое бедро, а его лоб мягко прижимается к моему.

— Ты в порядке? — пробормотала я, чувствуя, как тяжесть между нами давит на нас обоих.

Роман усмехается и поднимает голову ровно настолько, чтобы прижаться губами к моему лбу.

— Это дом, Шейн. Четыре стены и немного дизайна интерьера. Нет ничего такого, что я не мог бы восстановить, но это ничто по сравнению с тем, через что проходишь ты. — Он опускает взгляд, позволяя ему впиться в меня ровно настолько, чтобы я поняла, к чему он клонит. — Мне следовало бы задать тебе тот же вопрос.

Я тут же отвожу взгляд, не готовая идти на это. Даже близко.

Я начинаю вырываться из его объятий, и, несмотря на его здравый смысл и потребность удержать меня — он отпускает меня. За последние несколько недель я и так получила достаточно шрамов, и он ни за что на свете не попытается добавить к ним еще что-то.

— О чем, блядь, он говорит? — Строгий тон Маркуса звучит в тяжелой тишине. Оглядываясь через плечо, я вижу Леви и Маркуса, которые наблюдают за мной и Романом, нахмурив брови — гнев и замешательство кружатся в темных глубинах их глаз.

Блядь.

— Ничего страшного, — говорю я, ускоряя шаг и переходя в следующую комнату. — Я в порядке. Роману не следовало ничего говорить.

Роман усмехается, что только еще больше заводит парней. Если и есть что-то, что они презирают, так это то, что их оставляют в неведении, особенно когда дело касается меня. Узнать, что один из их братьев что-то знает, и у него не хватило порядочности поделиться? Вот это уже предательство самых грандиозных масштабов.

— Шейн, — требует Леви, когда я пытаюсь убежать, воспоминания о том дне возвращаются ко мне навязчивыми волнами, образ за образом, штурмуя мой разум.

Я толкаю дверь и захожу в комнату, которая не так сильно пострадала от огня, что позволяет мне понять, что, возможно, этот особняк все-таки можно спасти, но сейчас это самое далекое, что есть в моей голове.

Чья-то рука обвивается вокруг моего локтя, и я разворачиваюсь лицом к трем разъяренным братьям ДеАнджелис. Ну, двое из них злятся, а третий выглядит виноватым — настолько чертовски виноватым, что он заслуживает того, чтобы ему в задницу воткнули чертову шпильку. Этот ублюдок знал, что делал. Я днями наблюдала за этим на его лице: он отчаянно пытался расспросить меня, отчаянно хотел узнать подробности, чтобы зациклиться на них и подпитать свою ненависть к отцу. Но поднимать эту тему прямо сейчас, в присутствии его братьев, черт возьми. Он получит по заслугам, и это будет неприятно. Это все уловка, чтобы избежать его собственных чувств по отношению к своему дому, и за это он попадает на самый верх моего списка дерьма.

— Что, блядь, происходит? — Выплевывает Маркус, его эмоции всегда берут верх над ним. — Что ты от меня скрываешь? От нас?

Я сжимаю челюсти, мое сердце колотится, как у гребаного ягуара, пробирающегося сквозь самые густые джунгли. Мой взгляд останавливается на Романе, и я вырываю свой локоть из сильной хватки Леви.