Маньяк по вызову

— Шашлык… Это хорошо… — Я повернулась к Нинон, но рассмотреть выражение ее глаз за очками с затемненными стеклами было невозможно. На мой вкус, вечеринка начиналась как-то странно, а наше с Нинон участие в ней выглядело не совсем понятно. Особенно если учесть, что сам хозяин, поэт-песенник, заметно нервничал. Похоже, что-то шло не так, как он задумал.

Скоро все прояснилось. Я услышала, как он тихо и недовольно бросил Ленчику, ворочая шампурами:

— И зачем она притащила этих безмозглых девок?

— Но ведь ты, кажется, собирался с ними работать или я что-нибудь перепутал? — так же тихо отпарировал бодрый колобок.

Поэт-песенник смолчал, а я, склонившись к плечу Нинон, прошептала:

— Слушай, какого черта мы тут забыли? У них же здесь свои дела, а мы посторонние…

Нинон блеснула стеклами очков:

— Что ты ерзаешь, все нормально. Отдыхай себе спокойно.

И, демонстрируя полную невозмутимость, откинулась на спинку стула и подставила лицо ласковому закатному солнышку, словно предлагая последовать ее примеру. И я так и сделала, предварительно бросив взгляд в сторону «чернобурок», которые резвились, не обращая ни на кого внимания. Что касается Ксюши, то она шлялась по дачному участку Широкорядова, бесцеремонно заглядывая во все уголки и закоулки.

Поскольку, в отличие от Нинон, очков у меня не было, я закрыла глаза и попыталась абстрагироваться. Ясное дело, мысли мои тут же занял мужчина моих несбывшихся снов. А попробуй его забыть, когда чуть не каждый день он мозолит мне глаза, причем по самой что ни на есть уважительной причине. Надо же ему было, помимо всего прочего, оказаться еще и следователем по особо важным делам.

— Ау!

Я открыла глаза. На меня, приветливо улыбаясь, смотрел поэт-песенник, смотрел и протягивал бокал с белым вином.

Я поблагодарила его, приняла бокал и поднесла к губам. Снова опустила веки и стала медленно потягивать приятную, немного терпкую влагу. Покосившись на Нинон, я увидела, что она занята тем же. Напряжение мое начало мало-помалу спадать. Вечеринка как вечеринка. Да и чем бы мы с Нинон занимались, оставшись дома? Предавались воспоминаниям о юности, перемывали бы белые косточки Генки, оставшегося в Швеции, или в очередной раз отправились бы утешать овдовевшего банкира? Ну нет, только не это.

Через четверть часа была опробована первая порция шашлыка, и обстановка стала еще более непринужденной. Поэт-песенник, Ленчик и Ксюша уединились под яблоней, что-то живо обсуждая. При этом говорил в основном Ленчик, что именно, разобрать было трудно, но его монотонная речь напоминала жужжание трутня, кружащегося над цветком. Поскольку обрабатывал он в основном Ксюшу (Широкорядов со слегка отсутствующим видом время от времени кивал головой), то ей-то, по всей вероятности, и отводилась роль цветка, которой чисто визуально она очень мало соответствовала. Что до «чернобурок», то они перестали забавляться с приемником, целиком и полностью отдавшись шашлыкам. Их челюсти работали так проворно, что оставалось удивляться, как они не сгрызли шампуры.

Потом последовала новая порция шашлыков. Я уже начинала чувствовать себя удавом, проглотившим футбольный мяч. Нинон, разморенная не меньше моего, задремала, пользуясь тем обстоятельством, что очки не позволяли разглядеть, открыты ли ее глаза или закрыты. А сумерки постепенно сгущались и сгущались, пока не сгустились до полной темноты.

Поэт-песенник включил свет в окнах первого этажа, стало светлее, зато на нас напали кровожадные комары. Компания собралась передислоцироваться в дом, а мы с Нинон решили попрощаться, но именно в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо.

Понятия не имею, откуда она взялась, эта странная девица, словно из-под земли выросла: невысокая брюнетка с нервным, я бы даже сказала, истеричным лицом.

— Ах ты, мерзавец, пакостная рожа, вот что ты здесь делаешь! Развлекаешься, а мне сказал, что у тебя деловая встреча! — заверещала она на всю округу.

Все замерли, а бедный поэт-песенник задрожал, как овечка.

— Это что, его жена? — шепнула я Нинон.

— Еще чего! — фыркнула она. — Широкорядов никогда не был женат.

— Тогда кто это?

Нинон передернула плечами:

— Наверное, одна из его пассий. Где он только нашел такую истеричку?

Слегка очухавшийся Широкорядов выругался:

— Какого черта ты сюда пришла? Разве я тебя звал?

Он взял девицу за плечо и попытался вывести за калитку. Та вырвалась и с диким визгом отпрыгнула в сторону. Вид у нее был ужасный: длинные черные волосы, щедро пропитанные гелем для укладки, отчего они казались давно не мытыми, растрепались, из глаз брызнули слезы, руки затряслись.

— Ты… ты!.. — снова заорала она, и это были последние членораздельные речи, которые мы услышали в тот вечер. Дальше был только вопль, низкий, протяжный, похожий на вой волчицы. У меня даже мурашки по коже пробежали, а Нинон приподняла очки на лоб и, сощурившись, уставилась на эту злобную фурию.

Ксюша презрительно отвернулась, «чернобурки» испуганно сбились в кучку, а посерьезневший Ленчик поинтересовался у Широкорядова:

— У тебя что с ней, серьезно?

Поэт-песенник сделал страдальческую мину: