Маньяк по вызову

Только эта самая электричка, отходящая с вокзала в половине девятого, до Дроздовки так и не дошла, застряла в десяти километрах, на платформе Плещеево. Полчаса я, как и прочие пассажиры, просидела в вагоне, недоумевая, что случилось, а потом машинист сообщил по скворчащему и шипящему радио:

— На железнодорожном пути произошла авария, поезд дальше не пойдет.

* * *

Недовольный народ с сумками, кошелками и рюкзаками высыпал на платформу. Одни кинулись к кассам, чтобы до конца выяснить, что за авария произошла на железнодорожной ветке, другие бросились к автобусной остановке, третьи — ловить проходящие мимо машины. Я тоже понадеялась на автобус, но обнаружилось, что из Плещеева до Дроздовки таковые не ходят. Тогда я решила вернуться в Москву и была жутко разочарована, узнав, что и это невозможно: по причине все той же аварии поезда не ходили ни в ту, ни в другую сторону. Я приуныла. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать, причем неизвестно, как долго.

Помыкавшись по платформе, я углядела свободное местечко на одной из скамеек, присела и принялась изучать купленную в киоске газету. Я выучила ее чуть ли не наизусть, а мегафон на платформе все еще повторял через каждые пятнадцать минут:

— Поезда из Москвы и на Москву задерживаются из-за аварии на железнодорожной ветке.

Через два часа начало заметно темнеть и свежеть, я даже накинула на плечи кофту, благо я сунула ее в сумку наряду с купальником. Людей на платформе становилось все меньше и меньше, хотя я не совсем понимала, куда они девались. В общем, с каждой минутой мне становилось все тоскливее и тоскливее. Масла в огонь подлил благообразный старичок, сидевший неподалеку, который грустно изрек, глядя в пространство выцветшими подслеповатыми глазами:

— А в 23.45 последняя электричка…

Я вскочила и снова забегала по платформе, против своего обыкновения пристала к совершенно охрипшей кассирше, которой приходилось отдуваться за всю железную дорогу, но ничего нового не узнала. От нечего делать обошла обшарпанный домик, в котором помещались кассы, и обнаружила на одной из стен выцветшую и обтрепанную милицейскую листовку, точно такую же, какую я видела в Дроздовке, с фотографией неизвестной девушки, убитой маньяком. Впрочем, это, кажется, еще не доказано. В любом случае созерцание посмертного снимка молодой жертвы настроения мне не прибавило. Неужто мне придется ночевать на улице? Бр-р, веселенькая перспективка!

В конце концов я решилась — вышла на обочину шоссе. Однако поднять руку решилась не сразу. Машины проносились мимо не так уж часто, с перерывом в три-пять минут, и следовало думать, что ближе к полуночи их станет еще меньше. Я оглянулась на оставшихся на платформе пассажиров, может, кто-нибудь из них присоединится ко мне? Но нет, никто из безнадежно ожидавших такого намерения не выказал. И где я, дура, была раньше, нужно было мне позаботиться о себе часа два назад, тогда бы мне наверняка подобралась компания до Дроздовки.

Проторчав у обочины минут двадцать, я уже собралась вернуться на платформу и провести ночь на лавочке, как вдруг совсем рядом со мной взвизгнули тормоза автомобиля. Пролетевшая метров пятьдесят вперед светлая машина остановилась и медленно сдала назад. Я поняла, что ее владелец хочет меня подвезти, и не знала, радоваться мне или пугаться. На всякий случай я отступила в сторону.

Мужчину в автомобиле такой маневр несколько озадачил.

— Эй, — сказал он, — так вы едете или нет?

— Я? — переспросила я, как последняя идиотка.

— Ну вы, вы, кто же еще? — раздраженно ответил он, и в этот момент я его узнала. Да это же поэт-песенник Широкорядов!

— Еду, еду! — обрадованно заорала я и с готовностью нырнула в предупредительно открытую заднюю дверцу. Плюхнулась на сиденье и сконфуженно сказала:

— Извините, я вас не сразу узнала.

— Бывает, — пробормотал поэт-песенник, трогаясь с места и глядя в зеркало заднего обзора, потом поинтересовался:

— А как вы здесь оказались?

— Из Москвы ехала, а электричка застряла, говорят, где-то на пути авария, — выдохнула я, жутко счастливая тем обстоятельством, что мои мытарства благополучно подходят к концу.

— Авария? — уточнил поэт-песенник. — Наверное, опять грунт осыпался, — предположил он, — в прошлом году уже такое было, после дождей. — Он повертел ручкой приемника, и салон наполнился звуками музыки. Широкорядов прибавил громкость и осведомился:

— Что, нравится?

Я вежливо сосредоточилась на льющихся из приемника звуках, но ничего толком не поняла. Тонкий женский голосок выводил заунывную мелодию.

— Мои стихи, — самодовольно пояснил поэт-песенник.

Я сосредоточилась в другой раз, уловила традиционный набор рифм «любовь-кровь-вновь», а также «подожди-дожди-впереди» и из последних сил выдавила из себя улыбку, довольно кислую, по всей вероятности. И чтобы поэт-песенник не счел меня невежливой, призналась:

— Я не такая уж меломанка, медведь на ухо наступил.

— Ну а к поэзии как относитесь? — не унимался Широкорядов.