Маневры памяти (сборник)

Но мы ведь, кажется, едем на отдых, в веселое летнее стойбище общих знакомых? Так почему сюжеты, незримо сопровождающие лишь начавшуюся нашу поездку, ей так контрастно не соответствуют?

Может быть, именно поэтому я не открыл рта и в давно проеханном нами Чудове, название которого впечатано в мою память рассказами бабушки, детские годы которой прошли именно в Чудове – после того, как подвергся высылке ее отец[28] и прабабушке Людмиле Николаевне стало не по средствам оставаться в Петербурге.

Часа через три мы миновали по окружной дороге Новгород. Это была половина пути. Жара не спадала, небо иногда затягивали облака, но дождь так и не пошел. Время замедлилось. Уже много километров мы ехали в хвосте длинного каравана большегрузных машин. Мои пассажиры, как сговорившись, замолчали.

Они еще не знали, что я решил развлечь их деталями некой житейской истории, ареной которой были места, уже окружавшие нас.

История эта была для меня почти семейной.

Мы въезжали в Крестцы.[29] Шоссе здесь – случай не частый – практически раздваивается, чтобы потом, километра через три-четыре, снова соединиться. Когда я свернул с главной дороги на ту, что идет сквозь городок-поселок, мои пассажиры зашевелились.

– Это куда? – спросил кинооператор.

У меня была еще минута-другая, и я сказал, что надеюсь показать им одну довольно редкую особенность строительства здешних сельских домов. Которая, мол, заключается в том, что сначала обзаводятся мебелью, расставляют ее, и лишь после этого вокруг мебели строят дом.

– Это, естественно, шутка? – спросил из-за моей спины долго молчавший математик.

Я ответил, что, если повезет, мы увидим это сами.

Сюжет уже пошел, и с дороги, которая все более превращалась в центральную улицу Крестец, мы повернули в улицу боковую, песчаную, с дождевой промоиной и ведущую слегка вниз к берегу реки Холовы.

Нужный мне дом, точнее, зашитую досками избу, я увидел сразу. Дом был таким же, как и был, разве что стал другого цвета – теперь он был голубым, но, самое главное – явно не перестраивался. Мы подъехали, и, как в пьесе, если не сказать в сказке, – в некий момент у калитки нужного дома волшебным образом материализовался нужный персонаж – голый до пояса сухощавый седой мужчина в очках. У ног его крутился добродушный желтоватый спаниель. Я присмотрелся, сомнения отпали.

– Здорово, Гера, – сказал я, выходя из машины. Мы не виделись лет двадцать. Минуту-другую он смотрел на меня, на всякий случай улыбаясь.

– Ты, что ли? – сказал он и назвал мое имя. Мои спутники один за другим нас обступили. Я спросил Геру, где его семья. Были, сказал он, но уехали и к концу недели снова приедут.

– Диван сохранился? – спросил я. Гера (я никогда не знал его полного имени) смотрел на меня вопросительно. – Диван, – повторил я. – Угловой. Карельской березы. Ну, тот, который был здесь при Борисе Николаевиче?

Это было имя прежнего хозяина дома, родственника жены Геры. Лицо Геры разгладилось.

– А куда он денется… – сказал он. – Его ж не вынуть.

– Покажешь? – спросил я.

Через сени, темные даже в этот уже снова солнечный день, он провел нас в комнату. Комната была оклеена светлыми обоями. Диван, как и сорок лет назад, занимал ее треть.

– Никто не знает, как он тут оказался, – сказал Гера. – Мы соседей спрашивали… Никто на улице не знает.

По верху высокой спинки дивана шла полка. На полке, как и сорок лет назад, стоял в повелительной позе веселый чугунный Суворов.

Мои спутники, оглядывая комнату, молча переминались.

– А хочешь узнать, как этот диван здесь оказался? – спросил я.

Гера только улыбнулся и развел руками. Я спросил, есть ли у него гвоздодер? Гвоздодер нашелся, и мы вышли из избы.

Чтобы ко мне потом не было претензий, я предложил, чтобы доску от обшивки дома (я указал ему, какую именно) он отодрал сам. Повозившись, он ее отодрал. Открылось черное от времени бревно. Поперек бревна метрах в двух от угла дома шла вертикальная щель распила, уходившая на другие бревна, как вверх, так и вниз. Из щели торчала почерневшая пакля. Поверх распила, чтобы бревна не разъехались, крест на крест были забиты две железные скобы.

Гера был ошарашен. Доску по другую сторону угла решено было не отдирать. Ясно было, что там мы увидим подобное. Чтобы внести в избу диван, угол сруба выпиливали целиком.

– Ну, дела… – сказал Гера. – А откуда он вообще взялся, этот диван?

А вот это, сказал я ему, я расскажу тебе и твоей жене, когда поеду обратно. А сейчас нас ждут… Мы обещали там быть к обеду.

– Хотя едва ли удастся и к ужину… – пробормотал оператор, который хищным глазом кинематографиста продолжал озирать шрам на теле избы.

Через несколько минут мы уже снова были на главном шоссе. Мои пассажиры молчали. Молчал и я, но лишь потому, что никак не мог решить – с чего начать.

– Караул устал… – сказал кинооператор. – Мы ждем.

II

Тех двоих людей, схему жизни которых я попытался тогда начертить своим спутникам, давно уже нет, и много раз за эти годы я задавал себе вопрос, да и сейчас задаю, почему, когда мог, то есть лет сорок пять назад, я день и ночь их не расспрашивал.