Мандарины

— Но вы не входили в дома! Я хочу, чтобы вы своими глазами увидели, что люди едят, как они живут, иначе вы мне не поверите. — Даш Виернаш пожал плечами: — Эта литература о португальской грусти и ее загадке! А ведь все очень просто: из семи миллионов португальцев только семьдесят тысяч едят досыта.

Увильнуть не представлялось возможным, и все следующее утро Анри посещал лачуги. Ближе к вечеру бывший министр созвал друзей, специально чтобы он с ними встретился: отказаться нельзя. Они все были в темных костюмах, в крахмальных воротничках, с котелками на голове, говорили церемонно, однако временами их благоразумные лица искажала ненависть. То были бывшие министры, бывшие журналисты, бывшие преподаватели, которых отказ примкнуть к режиму разорил; у каждого из них сосланы родные и друзья, они были бедны и затравленны; те, кто все еще пробовал что-то сделать, знали, что их подстерегает адский остров: на врача, который бесплатно лечил нищих, пытался открыть диспансер или ввести хоть какую-то гигиену в больницах, сразу ложилось подозрение; стоило кому-то организовать вечерние курсы, позволить себе проявить щедрость или просто милосердие, и он становился врагом Церкви и Государства. Они тем не менее продолжали упорствовать. Им хотелось верить, что разгром нацизма повлечет за собой падение ханжеского фашизма. Они мечтали свергнуть Салазара и создать Народный фронт, подобный тому, какой был восстановлен во Франции. Они сознавали свое одиночество: у английских капиталистов были значительные интересы в Португалии, американцы вели переговоры с правительством о покупке авиабаз на Азорских островах. «Франция — наша единственная надежда», — твердили они. И умоляли: «Расскажите французам правду; они ничего не знают, а если бы знали, пришли к нам на помощь». Они навязывали Анри ежедневные встречи; его забрасывали фактами, цифрами, диктовали ему статистические данные, водили его по голодным предместьям: это были не те каникулы, о которых он мечтал, но у него не было выбора. Он обещал разбудить общественное мнение кампанией в прессе: политическая тирания, экономическая эксплуатация, полицейский террор, систематическое отупение масс, постыдное соучастие духовенства, он расскажет обо всем. «Если Кармона узнает, что Франция готова нас поддержать, он пойдет с нами», — утверждал даш Виернаш. Прежде он был знаком с Бидо^{36} и рассчитывал представить ему некий тайный договор: в обмен на его поддержку будущее португальское правительство сможет предложить Франции выгодные соглашения, касающиеся африканских колоний. Трудно было объяснить ему без грубости, насколько этот проект был несбыточным!

— Я встречусь с Турнелем, главой его кабинета, — пообещал Анри накануне своего отъезда в Алгарве^{37}. — Это товарищ по Сопротивлению.

— Я подготовлю точный проект, который вручу вам после вашего возвращения, — сказал даш Виернаш.

Анри рад был покинуть Лиссабон. Французские службы предоставили ему автомобиль для удобства проведения его лекционного турне, ему предложили располагать машиной столько времени, сколько он пожелает: наконец-то его ожидали настоящие каникулы. К несчастью, новые его друзья очень рассчитывали, что последнюю неделю он проведет с ними за подготовкой заговора: они намеревались собрать исчерпывающую документацию и устроить встречи с некоторыми коммунистами верфей Заморы. Об отказе и речи быть не могло.

— Получается, что нам остается погулять всего две недели, — недовольным тоном сказала Надин.

Они ужинали в ресторанчике на другом берегу Тахо; официантка поставила на стол блюдо с кусками жареного хека и бутылку вина грязно-розового цвета; в окно им видны были огни Лиссабона, располагавшиеся ярусами между небом и водой.

— За неделю на машине можно увидеть всю страну! — сказал Анри. — Представляешь, какая для нас удача!

— Вот именно: жалко не воспользоваться ею.

— А как же эти люди, они ведь рассчитывают на меня, и было бы скверно разочаровать их, ты не согласна?

Она пожала плечами:

— Ты ничего не можешь для них сделать.

— Я могу говорить от их имени; это мое ремесло, иначе не стоит быть журналистом.

— Может, и не стоит.

— Не думай уже о возвращении, — примирительно сказал он. — Нас ждет потрясающее путешествие. Да посмотри же на огоньки на берегу, у самой воды, до чего красиво.

— Что тут красивого? — пожав плечами, спросила Надин. Ей нравилось задавать такие вызывающие раздражение вопросы. — Нет, серьезно, — продолжала она, — почему ты находишь это красивым?

— Красиво, и все тут.

Она прижалась лбом к стеклу.

— Возможно, это было бы красиво, если не знать, что там, за ними; но когда знаешь... Еще один обман, — с досадой заявила она, — ненавижу этот гнусный город.