Мандарины

— Большое кладбище для всего Веркора, — с гордостью сказала сидевшая напротив него женщина. — Вы ведь дядя долговязого Рене? — добавила она. — Того, что нашли в пещере вместе с сыном Феврие?

— Да, я его дядя, — ответил старик.

Языки у сидящих за столом развязались, и, распивая красное вино, они ворошили страшные воспоминания; в Сен-Роше немцы заперли мужчин и женщин в церкви, а затем подожгли ее, разрешив женщинам выйти; две из них остались.

— Скоро вернусь, — сказала Анна, внезапно поднявшись. — Я...

Сделав несколько шагов, она рухнула во весь рост у стены строения. Дюбрей бросился к ней, Анри последовал за ним. Побледнев, Анна закрыла глаза, на лбу ее выступил пот.

— Тошнит, — прошептала она, прикрыв рот носовым платком. Через минуту она снова открыла глаза. — Пройдет, это все красное вино.

— Вино, солнце, усталость, — сказал Дюбрей; он помогал ей придумывать отговорки, хотя прекрасно знал, что она вынослива, как першерон.

— Вам надо прилечь в тени и отдохнуть, — сказал Анри. — Поищем спокойный уголок. Вы сможете проехать пять минут?

— Да-да, уже все в порядке, извините.

Падать в обморок, плакать, жаловаться на тошноту — у женщин есть такая возможность, но это ведь ничего не дает. Перед лицом мертвых все беззащитны. Они сели на велосипеды; воздух обжигал, словно деревня пылала во второй раз; под каждым стогом, под каждым кустом лежали люди; мужчины сбросили свои церемонные пиджаки, женщины засучили рукава, расстегнули блузки; слышались песни, смех, игривые возгласы. Чем они могли заниматься другим, если не пить, не смеяться, не заигрывать? Раз уж они остались в живых, значит, следовало жить.

Они проехали пять километров, прежде чем отыскали у ствола полуиссохшего дерева чахлую тень; на земле, ощетинившейся жнивьем и камнями, Анна расстелила непромокаемый плащ и легла, свернувшись калачиком. Дюбрей вынул из сумки промокшие, казалось, от слез, пропахшие грязью бумаги. Анри сел рядом с ними, прислонясь головой к коре дерева; он не мог ни спать, ни работать. Внезапно ему показалось глупым стремление к самообразованию. Политические партии во Франции, экономика Дона, нефть Ирана, актуальные проблемы СССР — все это уже в прошлом; открывавшаяся новая эра не была предусмотрена в книгах; какое значение имела солидная политическая культура по сравнению с атомной энергией? СРЛ, «Эспуар», действие — какая мрачная шутка! Так называемые люди доброй воли могут преспокойно устраивать забастовки, а тем временем ученые и специалисты создают бомбы, антибомбы, супербомбы: это они держат в своих руках будущее. Веселое будущее! Анри закрыл глаза. Вассье; Хиросима. За год пройден немалый путь. Грядущая война многое обещает. А послевоенное время: оно будет еще более тщательно подготовлено, чем нынешнее. Если только оно наступит, это послевоенное время. Если только побежденный не решит позабавиться, взорвав земной шар. Такое вполне может статься. Положим, шар не разлетится на куски, он будет вертеться вокруг своей оси, безлюдный, оледенелый: картина тоже не из радостных. Мысль о смерти никогда не смущала Анри, но внезапно это воображаемое безмолвие ужаснуло его: людей больше не будет! Перед лицом этой глухонемой вечности имеет ли смысл нанизывать слова, устраивать митинги? Оставалось лишь молча ждать вселенского бедствия или своей малозначимой личной смерти. Ничто не имело смысла.

Он открыл глаза. От земли исходило тепло, небо сияло, Анна спала, а Дюбрей писал о том, почему следует писать. Две крестьянки в трауре, в побелевших от пыли туфлях торопливо направлялись к деревне с охапками красных роз в руках. Анри следил за ними глазами. Были ли то женщины из Сен-Роша, украшавшие цветами могилы своих мужей? Вполне вероятно. Должно быть, они стали достойными уважения вдовами. Или, может, на них показывали пальцем? А в глубине души как они с этим справлялись? Забыли уже слегка, совсем или вовсе нет? Год — это и мало, и много. Ведь были же забыты мертвые товарищи, забыто будущее, которое обещали августовские дни: к счастью; нездорово упрямо цепляться за прошлое; между тем не слишком гордишься собой, когда замечаешь, что более или менее отрекся от него. Вот потому-то они и придумали такой компромисс: отмечать день памяти; вчера — кровь, сегодня — красное вино, слегка подсоленное слезами; многих людей это успокаивает, другим же должно казаться отвратительным. Предположим, что одна из этих женщин всей душой любила мужа: что значат для нее эти фанфары и речи? Анри сосредоточенно смотрел на рыжие горы. Он видел ее, стоящую перед шкафом и прилаживающую траурное одеяние, звучат фанфары, и она кричит: «Я не могу, не хочу». Ей отвечают: «Так надо». Они дают ей в руки красные розы, умоляют ее во имя деревни, во имя Франции, во имя мертвых. А там, снаружи, начинается праздник. Она срывает свои покровы. А дальше? Видение затуманилось. «Будет, — сказал себе Анри, — я решил не писать больше». Однако он не шевелился, взгляд его словно застыл. Ему непременно надо было додумать, что станется с этой женщиной.