Мандарин

- Китай стал Китаем задолго до того, как были выдуманы законы. И в самом деле, что ж - они нужны для того, чтобы наказать виноватого? - без них нельзя? - чтобы регулировать течение жизни? - человеческие отношения? - но для этого куда больше подходят законы физики и языковые правила, начертанные прежде нас, тогда же, когда русла великих рек, заодно с географической картой. Тот, кто установил законы, имея в виду, что они станут общими и обязательными для всех и вдобавок предписал их изучать, оказал Китаю такую же услугу, как тот, кто выдумал золотые деньги, - изобрел еще одно общее для всех средство ведения дел и урегулирования отношений. Этот последний, говорят, положил конец золотому веку, переплавив все имевшееся в наличии золото в уродливые кругляки. Но это еще ладно - все-таки удобные деньги и общий экономический язык! Но ведь и золотые деньги не вечны, потом приходит черед бумажных денег, банкротств, инфляции и стрельбы в Шанхае. Точно так же первоначальные законы неизбежно переплавляются в болезнетворный юридический вздор.

- Впрочем, попробуйте меня переубедить.

Через несколько недель Н. к нему привык. Как-то раз - впрочем, это уже гораздо позже, полная акклиматизация отняла много времени - они пили чай и смотрели на звезды. Теперь уже Н. казалось, что палуба яхты чуть покачивается, только не в такт, а так, как будто это он сам ее раскачивает. "Что же делать? - спросил он. - Вернее, как мне быть с угрызениями совести?" Наверное, вопрос можно было бы сформулировать и по-иному.

- Постарайтесь извлечь из них пользу. Что вам остается? А все-таки скажите, у вас есть все, что нужно? Вы ни в чем не нуждаетесь? Ничто так скверно не сказывается на характере, как неоправданные лишения. Это я вам. Мудрейшие из людей теряют терпение, нить или даже рассудок, когда им недодают стакан воды.

- Разумеется, - сказал Н., - вопрос только - когда именно недодать, утром или вечером. - Послушайте, - сказал он, опять же в подходящий момент, месяца через три, когда уже много воды утекло и всякое было высказано, - я все-таки хочу чтобы вы меня выслушали, всю мою историю с начала до конца и потом хоть как-то меня осудили. Но даже если вы не дослушаете до конца, - а я подозреваю, что так и будет, - все равно игра стоит свеч, поскольку самое худшее было именно в начале. Впрочем, нет. Лет тридцать назад я подписал документ, который и сейчас бы счел ядовитой пародией на Руссо, шуткой, чем же еще - у нас во Франции такие вещи приняты, а кроме того, там никто особого значения философии не придает. Кстати, и подписи тоже, отсюда массовые банкротства и уклонения от платежей. В этом документе было сказано, что я - назовем это так - одобряю и морально поддерживаю убийство - нет, умерщвление, нет, это непереводимо, - то, что делает человека из живого мертвым, то, чтобы он умер, - неизвестного мне пожилого китайского мандарина, а за эту пресловутую поддержку получу, собственно, унаследую, хотя по-французски это не так ясно, все его довольно значительное имущество. Имя мандарина названо не было, так что это весьма походило на шутку, правда, в ней значилось, что сумма наследства составит самое меньшее десять миллионов золотом. Я сам не знаю, почему я это подписал, наверное, по легкомыслию, только неизвестно, смягчающее это обстоятельство или отягчающее. Ведь я хоть и мало верил, что из этого что-нибудь выйдет, а все решил случаем не пренебрегать, полагая, что он беспроигрышный и вдобавок дармовой. Оказалось, нет - мне даже пришлось заплатить нотариусу. Я даже не помню как звали приятеля, который подстроил мне эту сделку.

- Это ничего, - сказал он, кряхтя, - я помню. Это ничего. Обратите внимание, однако ж, вам было предложено наследство, а не плата, французская двусмысленность не про то - имущество, переходящее законным порядком, а не пудовый мешок с украденными деньгами. Вы вступили в наследство, хотя и не состоите в родстве. Стало быть, он написал завещание, не правда ли? На то была причина? Может быть, вы оказали ему услугу. Вы не были знакомы? Вздор. Не можете же вы не знать, кому наследуете? Хотя бы имя...

- Разумеется. Но ведь бывают неожиданности. Вся беда в том, что через несколько недель я получил наследство от одного престарелого француза, промышленника, который заработал много денег на железнодорожных концессиях и, по-видимому, никем не мог считаться мандарином. Может быть, мандарином его прозвали в шутку, заодно с Руссо, но тогда это нечестный прием - я бы ни за что не согласился ему повредить.

- Вы спросите - а китайцу можно? Тоже нет. Но я все еще находился под обаянием этого проклятого афоризма.

- Скажите, - спросил он, - интересовались ли вы когда-либо тем, где этот ваш миллионер похоронен?