Маньчжурский кандидат

Каждому снилось, будто он сидит в длинном ряду других патрульных на помосте, позади сержанта Шоу и старого китайца, а те стоят лицом к аудитории, состоящей из советских и китайских чиновников и офицеров. Им снилось, что сидят они мирно, спокойно и в хорошем настроении, а в это время Шоу сначала душит Эда Мэвоула, а потом стреляет в лоб Бобби Лембеку. В другом сне они видели, будто участвуют в каком-то учебном занятии, во время которого их наставник с помощью классной доски проводит слушателей через воображаемое сражение, пока они не запоминают все необходимые детали. Самым непостижимым в этом сне было то, что детали этого воображаемого сражения в точности совпадали с деталями того боя, результатом которого стало награждение Шоу Почетной медалью.

Один из этих двоих не придумал ничего лучше, как просто пытаться побыстрее забывать каждый очередной ночной кошмар. Другой же, напротив, старался вспомнить свой сон сразу по пробуждении: это объяснялось тем, что он был кадровым офицером разведки.

У Марко была прекрасная память, и его специально обучали тому, чтобы не утрачивать ни клочка своих воспоминаний. Первый ночной кошмар обрушился на него в постели с мисс Доувер и миссис Диаментец. Он просидел в ванне, полной холодной воды, до самого рассвета, и не окажись там этих забавных, шумных женщин. Марко так и не смог бы заставить себя встретиться тем утром с Реймондом. По возвращении в Вашингтон сны стали повторяться с пугающей регулярностью. После того, как один и тот же сон терзал его на протяжении девяти ночей подряд, в результате чего у него даже в служебное время начали дрожать руки, им все сильнее овладевала одна навязчивая идея, поделиться которой он ни с кем не мог. Мысль о советской форме не давала ему покоя. Каждую ночь майор смотрел, как друг убивает двух его людей на глазах у всех остальных, и сам становился частью разворачивающегося перед ним «цветного кино», настолько совершенно отрежессированного, что это буквально сводило Марко с ума. Он знал, что не может никому рассказать о своих снах, пока не почувствует, что начинает хотя бы отчасти понимать, в чем тут дело. А иначе с какой стати люди вообще станут слушать его?

Теперь Марко жил внутри этого кошмара не только во сне, но и наяву. Сразу по пробуждении он старался разобраться в том, что ему снилось, опасаясь, что снова заснет. Поэтому он начал записывать все детали той части кошмара, из которой только что вынырнул, зная, что стоит заснуть, и все вернется. Майор отказался от встреч с женщинами, потому что происходящее пугало его. Он боялся, что начнет разговаривать или кричать во сне, и тогда пойдет слух, что он просто не в себе. Марко чувствовал себя странно и непривычно, отказавшись от женщин, потому что «пищей» для него служили именно женщины, а также спиртное и волнующая музыка.

Записей становилось все больше, и спустя некоторое время майор переписал их в большой блокнот с отрывными листами. Сведенные вместе, они порождали новые вопросы. Где переводчик, Чанджин, взял сигару? Почему ему было позволено как равному сидеть в кресле рядом с советским генералом? Марко начал делать пометки, как часто такие детали возникали в его снах. Что это за классная доска? Мелки трех разных цветов, вспоминал он. Откуда китайцам заранее и в таких подробностях было известно о бое, в результате которого погибла целая рота китайской пехоты? Зачем патрульным вдалбливали столько всяких деталей, причем каждому свои?

Противоречие между насажденными Йен Ло в его сознание любовью, восхищением, уважением к Реймонду и его собственным детальным, точным описанием того, как Реймонд задушил Мэвоула и застрелил Лембека, породило в Марко страх и даже ужас перед мыслью о том, что все, казавшееся лишь плодом воображения, возможно, произошло на самом деле. Марко понимал, что нельзя, просто недопустимо думать, будто все это действительно имело место. Заметки удерживали его от безумия, служили инструментом ежедневной разрядки, позволяющей сохранить рассудок. В 1955 году частота снов снизилась примерно до трех раз в неделю, но в 1956-м снова неудержимо поползла вверх, и это привело к тому, что ночной сон Марко стал длиться не больше трех часов. И все это время майора понятия не имел, что на самом деле оставался в здравом уме.

* * *

В июле 1956 года, примерно в девять двадцать жаркого для большинства остальных жителей Нью-Йорка вечера, Реймонд сидел на маленьком балконе. Ему было прохладно; с долины реки Гудзона дул устойчивый сильный ветер. Он читал самоучитель французского языка, поскольку решил, что, готовя еду, ради развлечения будет руководствоваться рецептами Бриллат-Саварин и Эскофье.[24] Это новое увлечение возникло как следствие тех приятных вечеров, когда он помогал молодым женщинам, большим специалисткам в этом деле, готовить самые разнообразные соусы для спагетти.

На столе рядом с креслом зазвонил телефон. Реймонд снял трубку.

— Реймонда Шоу, пожалуйста, — произнес приятный мужской голос с трудно определимым акцентом.

— Слушаю.

— Не хочешь разложить пасьянс?

— Да, сэр.