Маньчжурский кандидат

— … и тебе вскружила бы голову дочь русского шпиона, разве ты не ждал бы, что я стану возражать, стану умолять тебя прекратить все это, пока еще не поздно? Ну, так знай — сейчас идет война. Это «холодная война», но с каждым днем она становится все яростней, и в конце концов каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок в нашей стране будут вынуждены встать и открыто заявить, на чьей они стороне — справедливости и свободы или Томасов Джорданов, которых у нас развелось немало. Если хочешь, завтра же мы с тобой поедем в Вашингтон, и я покажу тебе документальное доказательство того, что этот человек на стороне зла и что он готов на все, лишь бы зло победило…

Такова была суть ее разглагольствований. Мать Реймонда начала его обрабатывать примерно в три часа утра и не отставала ни на шаг. Куда бы он ни шел, она неотступно была рядом и говорила, говорила, говорила, главным образом, об Американской Мечте и о важности текущего момента. Она вытаскивала на свет набившие оскомину штампы, застрявшие в памяти из речей в честь Четвертого Июля и старых передовиц, типа: «Красная угроза», «Свобода, Независимость и Америка, какой мы ее знаем», «Полиция Нравов и спасение цивилизации».

Наконец, в десять минут одиннадцатого на следующее утро Реймонд, значительно потерявший в весе этим летом и в последние три недели испытывавший постоянное, крайне изматывающее нервное возбуждение, начал сдавать позиции. Он кричал и бесновался, умолял и плакал, хныкал и рыдал, но все это было не более чем проявление слабости, и мать встречала каждое из них новым словесным напором. Час за часом сын слабел и физически, и психологически, и ее безграничная сила медленно, но верно просачивалась сквозь его защиту. В конце концов, до Реймонда дошло, что, только отказавшись от Джози, он сможет немного побыть в тишине и поспать. Мать заставила его выпить четыре таблетки снотворного, уложила в постель, укрыла одеялом, и он проспал почти до шести вечера, но даже тогда чувствовал себя слишком слабым, чтобы встать.

Его мать ложиться не стала. Вместо этого она забралась сначала под холодный душ, потом под горячий, в качестве утешения ввела себе в вену на левой руке приличную дозу морфия (недаром Элеонор всегда носила одежду с модными длинными рукавами) и села к пишущей машинке, чтобы состряпать маленькую записочку от Реймонда к Джози. Она переделывала ее трижды, для полной уверенности, но, закончив, не сомневалась, что все как надо. Подписавшись его именем, она заклеила конверт. Оделась, села в пикап и поехала прямо к дому Джордана. Джози не было — по поручению отца она ушла на почту; но сенатор оказался на месте. Мать Реймонда заявила, что им необходимо поговорить, и он пригласил гостью в дом. В шесть часов тем же вечером Джорданы упаковали свои вещи и покинули домик на озере.

Джози, которая влюбилась в Реймонда не меньше, чем он в нее, а может, даже и больше, поскольку была здоровой, нормальной девушкой, так никогда и не поняла, почему все кончилось. Отец сказал ей, что этим утром Реймонда призвали в армию; он позвонил, но успел лишь сказать, что не может встретиться с Джози, и попрощался. Отец прочел то самое, написанное матерью Реймонда ужасное письмо, содрогнулся с ощущением, что его вот-вот вырвет, и сжег послание. Мать Реймонда объяснила сенатору, что, несмотря на их личные разногласия, она не может допустить, чтобы такая прекрасная девушка как Джози пострадала из-за Реймонда, который вводит ее в заблуждение. Дело в том, продолжала она, что Реймонд гомосексуалист и, в некотором роде, дегенерат. Для прелестной, милой девушки будет гораздо лучше, если она как можно быстрее забудет о нем.

VI

В феврале 1953 года, спустя чуть больше двух месяцев после увольнения из армии, Реймонд получил работу в качестве репортера-наперсника — привратника башни из слоновой кости Холборна Гейнеса, известного международного политического обозревателя «Дейли пресс», в Нью-Йорке. Это стало следствием: (1) телефонного звонка главного редактора «Джорнал» Джо Давни главному редактору «Дейли Пресс»; (2) взаимоотношений мистера Гейнеса с миссис Джон Йеркес Айзелин, которой он восхищался как обладательницей одного из лучших политических умов в стране, хотя и несколько ее недолюбливал, и (3) получения Почетной медали.

Мистер Гейнес, человек лет шестидесяти восьми — семидесяти, в любое время года надевал под рубашку шелковый шейный платок, постоянно и в весьма больших количествах употреблял голландское пиво, от которого, однако, не полнел и не выглядел сонным, и находил практически все события, случившиеся в политике, от восхождения Цезаря до падения Адамса Шермана, весьма занятными проявлениями нашей цивилизации. Изучая детальные отчеты — из числа тех, которые никогда-не-будут-опубликованы-в-таком-виде — руководителей бюро своего издания, разбросанных по всему свету, где содержались сокровенные сведения касательно подоплеки всех реальных и воображаемых политических маневров, он прихлебывал пиво и посмеивался, как будто срез мировых бедствий текущего дня был написан Марком Твеном.