Манчестерская тусовка

Стоило Джейку подумать о «комплексах», как его тут же охватило чувство вины. Потому что похожая мысль уже приходила ему в голову, пока он стоял в прихожей этой странной, чересчур «супружеской» квартиры в Голдерс-Грин. Мысль о «комплексах» так и лезла ему в голову, но он пытался оправдать чрезмерно уютную домашнюю обстановку любовью Феи к вычурной голубой театральности — наверное, если как следует пораскинуть мозгами, можно было даже начать восхищаться его смелостью. Потом Джейк почувствовал себя еще хуже, потому что совсем ничего не знал про Фею и про то, каким он стал. Но и это чувство прошло. Друзья Феи (друзья друга Саймона) представляли собой сборище подвыпивших голубых в женском платье — толстоватых и не особенно женственных, а квартира была украшена с таким провинциальным рвением, которое можно было, конечно, списать на попытку театрализованной иронии, но на самом-то деле задача тут определенно стояла только одна — устроить себе домашний уют. Вообще-то квартира была хорошая.

Джейк все еще стоял в прихожей, когда на глаза ему попался Шон — тот выходил из ванной и, удивленно приподняв одну бровь, косился на хоровод ароматических свечей, расставленных вокруг умывальника. Момент довольно неловкий: непонятно, обниматься им, пожать друг другу руки или — что? Джейк протянул Шону руку. Шон ее пожал.

— Хорошо выглядишь, — сказал он.

Джейку не было нужды произносить ответную любезность. В отличном костюме, по-настоящему классно выбритый и со своими от природы иссиня-черными волосами Шон выглядел одновременно и умным, и красивым — самое выигрышное сочетание. В то время он был телепродюсером. Джейк пару раз видел, как его имя проносится в титрах разных телепрограмм, но Шон уже подумывал о том, чтобы бросить продюсерскую деятельность и открыть собственную компанию. Когда он сообщил об этом Джейку, тот сказал:

— Молодец. Стань миллионером.

Шон ответил, что станет.

Джейку не предоставлялось случая это проверить, но он подозревал, что у Шона уже есть миллион. На фоне провинциальных педиков, собравшихся в доме Феи, он был голубым совсем другого полета, фигурой необыкновенной, но в то же время узнаваемой: люди вроде Шона превращают свою природную дотошность в стиль жизни, и многолетняя выдержка только укрепляет эту дотошность и делает ее окончательно непробиваемой. Джейк знал, что нет ни одной стороны жизни, в которой Шон забыл бы про свою дотошность; он придирался всегда и ко всему — безжалостно и бессердечно, как настоящий бизнесмен. Это английский тип или даже англо-саксонский — такие люди чаще всего попадаются там, где на чрезмерную дотошность взирают одновременно с подозрением и благоговейным трепетом. Джейк замечал эту черту и в других людях, добившихся успеха — с некоторыми он был лично знаком, а большинство видел на фотографиях в газетных новостях или по телевизору. Гипертрофированной требовательностью были наделены некоторые политики, а еще — кинорежиссеры. Возможно, и в Джейке тоже было немного такой дотошности. А может, и нет. У него внутри тоже что-то окрепло и затвердело, но только это было нечто куда более низменное, чем чрезмерная забота о чем-либо. И все-таки в тот день они с Шоном держались парой. Шатались по квартире Феи и отказывались от сладкого шерри, который тут всем наливали.

До Шона новость о болезни Феи дошла таким же окольным путем — через друга товарища по работе его бывшего любовника. Новость проделала долгий путь, но все же Шону повезло, если в данном случае уместно это слово: он застал Фею на смертном одре. Шон рассказал, что от Феи остался один мышиный скелет без мочевого пузыря, едва различимый в складках больничного постельного белья.

— Он был хорошим другом, — вздохнул Джейк. — Не могу себе простить, что совсем с ним не виделся.

Шон кивнул.

— Я тоже.

— Помнишь ту ночь, когда я был с Домино? Я до сих пор чувствую себя виноватым — и не потому, что он был твоим парнем… Ну, то есть, не то чтобы я был в восторге от этого факта, но по молодости такое иногда случается. — Джейк запнулся, почувствовал, что начал не очень удачно, но Шон кивнул, ожидая продолжения, он понимал. — Что мне на самом деле не дает покоя — даже сейчас — так это взгляд Феи, которым он смотрел на меня, когда застал нас вдвоем и когда я замахнулся на него кулаком. Он просто не мог поверить, что я способен так поступить. Что могу поднять на него руку.

— Ну, что тут скажешь? Ты был засранцем. — Шон улыбнулся, как будто бы Джейк должен был повеселиться с ним вместе по этому поводу. — Но… сколько нам тогда было — шестнадцать, семнадцать?

— Мне — восемнадцать.

— Ну вот, всякий, у кого есть эго, в восемнадцать лет бывает засранцем.

— Засранцем в этом возрасте бывает всякий, кто от природы полное дерьмо, — поправил Джейк. — Вот ты, например, засранцем не был.

Шон отмахнулся: ну ты скажешь.

— Джонни и Фея, во всяком случае, точно не были.