Манчары

— Басылай, а ты свои тяжёлые думы направь по светлому пути — вот и всё.

— И до чего же у тебя всё легко получается… — Манчары встал и бросил свою пыжиковую доху на стул, а сам неодобрительно посмотрел на Кыдамасыта. — Мы все такие… Все мы тешим самих себя лживыми надеждами. «А может быть, будущий год будет лучше нынешнего?» — думаем мы и успокаиваемся в ожидании его. Все… И я тоже… Сколько лет прошло с тех пор, как я стал бороться против баев, вступил в схватку с богачами? Сколько снегов выпало и растаяло с тех пор, как я заставил плясать мою мстящую пальму по их толстым крупам и жирным загривкам? Развеял в туман и мглу их богатства и имущество? Какая польза от всего этого? Разве перестали плакать батраки кровавыми слёзами? Разве облегчились страдания и мучения обездоленной бедноты? Нет, наоборот! Кажется, что гнёт всё более усиливается. Притеснения ещё более увеличиваются… Разве ради всего этого я подвергал себя терзаниям, становился обитателем каторжных темниц? И когда я думаю обо всём этом, то кажется, что можно задохнуться… О-о, какая тёмная, глухая, совершенно беспросветная, недвижимая, непреходящая ночь распростёрлась повсюду!..

— Не надо, Басылай, не раскаивайся, не отрекайся от себя. Ты не прав, когда говоришь, что всё это прошло без пользы. Ты и сам не знаешь, сколько баев дрожит при одном только упоминании твоего имени, сколько батраков ты поднял и спас от лютой смерти. Разве не ты стал единственной надеждой для хамначчитов и бедняков? Кто же, кроме тебя, отомстит за все их невзгоды и несчастья? Подумай об этом…

— Не старайся меня успокоить, друг. Я не вижу перед собой даже самого маленького просвета. Передо мной — везде тьма. До самого последнего моего дня — тьма. Впереди — сырая темница, мрачная тюрьма. И ничего другого! — Манчары постоял, закрыв глаза и опёршись затылком о столб юрты, затем, словно рассказывая себе, тихо прошептал: — Иногда мне хочется махнуть рукой на всё и уйти далеко-далеко, в тайгу или куда-нибудь в верховья отдалённой, глухой речки. Дружок Кынаачай, посоветуй… А правда, как было бы хорошо, если бы я ушёл в тунгусскую тайгу и жил там под другим именем, охотился и промышлял бы? Женился и заимел бы детей, завёл хозяйство? Неужели я не смог бы прокормить нескольких оленей или не смог бы охотиться и промышлять пушниной? Да я бы сколько угодно!.. Почему это я не могу получить хоть малую долю такого обыкновенного счастья?

Кыдамасыт откашлялся, взял деревянную кочергу и стал шуровать догорающие поленья.

— Успокойся, Басылай…

— А почему ты мне не советуешь? Почему ты не отвечаешь на мои вопросы? — Манчары выдернул у Кыдамасыта кочергу и бросил её в сторону. — Отвечай: я правильно говорю или неправильно?

Кыдамасыт положил на стул доху, оброненную Манчары, и, шагая к своей постели, медленно сказал:

— Уже глубокая ночь. Давай спать, Басылай…

Манчары остался сидеть у камина, опустив голову и сжав её руками. Красные уголья начали гаснуть и чернеть. Темнота всё более сгущалась…

Через несколько дней Кыдамасыта вызвал к себе хозяин Баллай-бай. Кыдамасыт три дня поработал в усадьбе хозяина и вернулся в юрту. В тот же вечер он подробно рассказал обо всём, что видел и слышал. В своём рассказе он мельком упомянул о том, что бедняк Хаахынай пришёл к баю Баллаю просить для своей единственной коровёнки, которая могла пасть с голоду, два воза сена, заработанные им ещё минувшим летом, а бай Баллай выгнал его за это из дому. Хорошо, что хоть бедняка выручили соседи — дали ему сена в долг.

Выслушав эту историю, Манчары вспомнил о том, как он, ещё будучи подростком, пошёл к Чочо попросить сена и был выгнан из дому.

— А этот ваш Баллай в нынешнем году беден сеном, что ли?

— Эхма, ну и сказал же человек! — усмехнулся Кынаачай. — Сена у Баллая, наверное, хватит на десять лет. Из года в год оно заготавливается с избытком. Со временем это сено небось и скотина в рот не возьмёт.

— А где стоят его зароды?

— А зачем ты об этом спрашиваешь? — с опаской спросил Кыдамасыт.

— Не бойся. К Баллаю я не пойду. Где, говоришь?

— На восточной окраине аласа Балыктаах, справа от дороги, стоит около двадцати зародов сена, заготовленного про запас. Я сам укладывал зароды.

На другой день Манчары сделал себе из лиственницы лук и стрелы. Отыскал и наготовил много трута.

Через сутки, вечером, когда уже люди легли спать, он собрался в дальний путь.

Увидя это, Кыдамасыт спросил:

— Далеко ли, Басылай?

— Схожу в одно место.

Кыдамасыт увидел, что Манчары взял с собой лук, и заслонил дверь.

— Ты что это надумал? Разве не знаешь, что в это время года на снегу даже следы мыши остаются? Ты накличешь беду… Умоляю тебя…

Манчары с жалостью посмотрел во встревоженные глаза и распростёртые дрожащие руки своего друга, но тем не менее пошёл ему навстречу:

— Не бойся, Кынаачай. Меня не заметит ни один человек, у которого чёрные глаза, и не услышит никто, у кого плоские уши. Я на снегу не оставлю отметины даже со след снегиря. Верь мне.

И, отстранив от двери друга, Манчары вышел из дома.