Манаус

Аркимедес обратился к «Тому, кто с трубкой»:

– Сколько лет ты уже на фактории?

– Восемь.

– И сколько людей забили до смерти кнутом?

– Не сосчитать, – ответил старик.

Аркимедос пожал плечами с видом фаталиста и, глядя на «Черно-белого», произнес:

– В один прекрасный день все должно поменяться местами, – и, обращаясь к стоящим внизу, добавил:

– Они ваши.

Пинками и тычками погнали пленных к столбу, где наказывали работников. Как и в Курикуриари, и во многих других лагерях, столб этот был врыт в самой середине центральной площади поселка.

Им связали руки так, что все трое стояли лицом к столбу, руки их лежали на плечах соседа, и со стороны все это могло показаться, будто они ведут между собой какой-то секретный разговор. Негр убежал в лагерь и вскоре вернулся с длинным кнутом, чьи удары он столько раз чувствовал на своей спине. С насмешливо-церемониальным поклоном он передал его своему товарищу.

– Ты первый попросил, «Пастуэньо» – значит, ты первый достоин этой чести.

Тот, которого назвали «Пастуэньо» и кто чертами лица напоминал урожденного в колумбийской провинции Пасто, поплевал на ладони, взял кнут и, широко размахнувшись, со всей силой обрушил удар на спину надсмотрщика. Кнут был очень длинным и обвился вокруг всех троих, а потому все сразу и закричали от боли. «Пастуэньо» размахнулся еще раз, потом еще и еще… и бил до тех пор, пока не начал задыхаться и пот не заструился по его плечам, тогда он устало опустил руку. Протянул кнут негру, в нетерпении ожидавшему своей очереди, и отошел в сторону, наслаждаться зрелищем, как и все остальные, включая Клаудию, что стояла и спокойно смотрела на происходящее.

Когда негр закончил, а был он более крепким и сильным, чем колумбиец, на плечах и ягодицах охранников едва оставалось несколько сантиметров неповрежденной кожи, одежда их разлетелась на куски, душераздирающие вопли затихли и сменились еле слышимыми стонами, а один из них – по прозвищу «Одноглазый» – потерял сознание и висел на плечах своих товарищей.

Другой пеон взял кнут из рук негра, затем еще один, и еще… И последний, из жаждавших отомстить, стегал уже обезображенные трупы.

Аркимедес обратился к тем, кто все еще сомневался:

– Вот лежат те, кто мучил вас столько времени. Посмотрите на них повнимательней, потому что, если останетесь здесь, в один прекрасный день окончите свои дни, как эти: вас забью до смерти кнутом, когда сил не будет таскать смолу из леса. Если пойдете с нами, то могу, по крайней мере, гарантировать, что смерть будет быстрой и от пули. А если нам повезет, то добудем себе свободу.

Еще пять человек, поборов свои сомнения и страхи, присоединились к группе. Остальные, мучимые малодушием, предпочли остаться. Аркимедес приказал, чтобы во всем лагере собрали оружие и съестные припасы, а склад с готовым каучуком сожгли.

Решено было покинуть лагерь на следующее утро, на рассвете. Всем было приказано разойтись по хижинам. Этой ночью они с Говардом дежурили по очереди, чтобы избежать неприятных сюрпризов.

Но ничего не произошло, и утром все было готово, чтобы двинуться дальше.

В последний момент еще несколько человек решили присоединиться к восставшим. Аркимедес приказал, чтобы в одной пироге вместе с ним плыли Клаудия, Говард и еще пара гребцов. Оставшиеся три лодки были переданы под командование старика Себастьяна, колумбийца «Пастуэньо», чье имя было Леон, и негра, которого все звали «Мартинико», поскольку родом был с Карибских островов.

Флотилия из лодок двинулась вниз по реке и пирога, в которой плыл Аркимедес с товарищами, шла последней, и так было на всем пути, поскольку этим людям он до конца не доверял, и, наблюдая сзади за тем, что происходит впереди, они могли вовремя заметить признаки готовящегося предательства.

Те же, кто ушел с фактории, приняли Аркимедеса, как своего вожака, и это решение Говард поддержал с самого начала, несколько удивленный той энергией и напористостью, с которой Аркимедес действовал в последние дни. Можно было сказать, что бразилец изменился, изменилась его сущность или, наоборот, скрытая в нем до сих пор личность, наконец-то, получила возможность продемонстрировать себя всему миру. Все это время «Северянин» вел себя и действовал совершенно естественным образом, словно всю свою жизнь ничем другим не занимался, кроме как руководил людьми. Тон его голоса, когда он отдавал распоряжения, не допускал возражений, будто он всегда точно знал, что хочет и что ожидает от других. За одну ночь он превратился в настоящего лидера, хотя… если уж быть совсем откровенным, то не было бы угрозы его жизни, Аркимедес да Коста, «Северянин», скорее всего так и остался бы полуграмотным, нищим пеоном на просторах родной ему Амазонии.