Малыш

Жизнь в замке пошла своим чередом, если можно назвать жизнью то растительное существование, которое только и подобало обладателям столь древней родословной. Господа должны были пробыть в замке до последней недели сентября, когда Пайборны обычно возвращались на «зимние квартиры» — сначала в Эдинбург, а затем, к началу сессии парламента, в Лондон. А пока высокородные супруги вновь забрались в скорлупу несравненного величия. Разумеется, отдохнув немного, они возобновят столь же обязательные, сколь и всем наскучившие визиты к соседям, где речь конечно же зайдет о путешествии к озерам. Лорду и леди Пайборн придется перекинуться парой слов об этом великом событии с теми, кто там уже побывал. Причем с визитами следовало поторопиться, поскольку в ненадежной и без того голове маркизы все настолько перепуталось, что она никак не могла вспомнить, как называется остров, откуда протянут этот самый «электрический шнурок», за который дергает Европа, чтобы вызвать Соединенные Штаты, подобно тому как она вызывает Джона или Мэрион.

Для Малыша же однообразное существование было далеко не легким. Он терпел постоянные обиды от управляющего Скарлетта, сделавшего мальчика козлом отпущения. С другой стороны, граф Эштон с его вечными капризами не давал Малышу ни минуты передышки. Он то и дело досаждал нашему герою идиотскими приказами, давал какие-то дурацкие поручения и тут же менял их на прямо противоположные, заставляя несчастного грума носиться взад-вперед. Малыш чувствовал себя марионеткой, которую дергает за веревочки неумелый кукольник. Слуги в людской и лакейской насмехались над мальчуганом, наблюдая, как его то вызывают, то отсылают, то что-то приказывают и тут же приказ отменяют. Малыш чувствовал себя крайне униженным.

Однажды вечером, оказавшись наконец в своей комнатушке, он принялся размышлять о том положении, в которое ввергла его крайняя нужда. Что может дать ему должность грума при графе Эштоне? Ничего. Он создан для большего. Быть всего лишь чьим-то слугой, послушным инструментом в чьих-то недобрых руках, претило Малышу, его независимому характеру и мешало осуществлению честолюбивых помыслов. Живя у Маккарти, он, по крайней мере, чувствовал себя на равных с обитателями фермы. Там он был своим. Где теперь ласки милой бабушки, и доброта Мартины и Китти, и дружеское расположение самого господина Мартина и его сыновей? По правде говоря, камешки Малыша, лежавшие теперь под развалинами, были для него дороже гиней, которыми ежемесячно расплачивались с ним Пайборны. В Кервене, он, по крайней мере, узнавал что-то новое, трудился, набирался знаний, надеясь начать однажды самостоятельную жизнь… А здесь ничего, кроме унизительных обязанностей, — и никаких перспектив, лишь полная зависимость от причуд избалованного, самодовольного невежды! И вечно граф Эштон что-то перекладывал с места на место, о нет, не книги — их у него не было и в помине, — а все, что, по его мнению, лежало не на своем месте.

Но что приводило Малыша в полное отчаяние, так это кабриолет юного джентльмена. Ох уж этот кабриолет! Малыш просто не мог на него смотреть без содрогания. Похоже, что графу Эштону доставляло особое удовольствие мчаться наобум сломя голову, да еще по самым ужасным дорогам, рискуя свалиться из-за неумения править лошадьми в какую-нибудь канаву, лишь бы посильнее досадить груму, буквально висящему на ремнях откидного верха. Когда погода позволяла выезжать в тильбюри[176] или догкарте[177], также принадлежавших сыну Пайборнов, Малышу было полегче, поскольку там хоть можно было сидеть и не так трясло. Но, увы! Небо над Зеленым островом больше похоже на сито!

Редкий день проходил без пытки кабриолетом: то они отправлялись в Кантерк, где граф мог похвастаться выездом, то совершали длительные прогулки в окрестностях замка. По дорогам за экипажем неизменно увязывались стайки оборванных, с израненными в кровь босыми ногами ребятишек, которые, едва переводя дух, выкрикивали тоненькими голосами: «Подайте пенни!» Сердце Малыша сжималось от боли. Кто-кто, а уж он-то слишком хорошо знал, что такое нищета и голод, и жалел ребятишек… Граф Эштон осыпал маленьких оборванцев насмешками и бранью, а если они подбегали слишком близко, грозил кнутом… Малыш едва сдерживался, чтобы не бросить маленьким попрошайкам медную монетку… Но не решался, боясь гнева хозяина…

Однажды случилось так, что наш герой все же не смог сдержаться. Девчушка лет четырех, худенькая до того, что аж светилась, очень хорошенькая, беленькая, кудрявенькая, взглянула на него своими милыми голубыми глазенками и попросила дать ей монетку… Малыш не сдержался, монетка сверкнула в воздухе, и девчушка, радостно вскрикнув, тут же схватила ее…

Граф услышал этот крик! Он застал грума на месте преступления, ибо именно так он расценил акт милосердия.

— Что это ты себе позволяешь, бой?… — спросил он, грозно нахмурив брови.

— Но… господин граф… эта девчушка… она так обрадовалась… это ведь просто коппер…

— Тебе тоже бросали медяки, когда ты бродяжничал по дорогам?…