Малыш

– …будут вам завидовать! – договорила Элиза. – Знаем мы это! А по-моему, так вот что, сударыня.

– Что, Элиза?

– Этот ребенок никогда не согласится быть актером.

– Почему?

– Потому что он слишком серьезен для этого.

– Ты, пожалуй, права! – согласилась мисс Уестон. – Впрочем, увидим потом.

– Времени на это еще много, сударыня! Действительно, времени оставалось еще много, и если бы, вопреки мнению Элизы, Малыш оказался способным играть на сцене, то все должно было кончиться к общему благополучию.

Пока же мисс Уестон явилась удивительная мысль, мысль, только и могущая зародиться в такой голове, как у нее, а именно – она решила, что Малыш должен в ближайшем времени выступить на лимерикской сцене.

Ему выступить на сцене!.. Поистине, только такая взбалмошная женщина, какой была эта звезда современной сцены, способна была выдумать подобную несообразность.

– Впрочем, почему же несообразность?.. Пожалуй, даже мысль ее была на этот раз вполне удачна.

Мисс Уестон разучивала в ту пору одну из тех захватывающих пьес, каких немало в английском репертуаре. Драма или, вернее, мелодрама «Терзания матери» извлекла уже из глаз целого поколения столько слез, что с успехом бы можно было заполнить ими реки Соединенного королевства. В ней была роль для ребенка, покинутого по необходимости матерью, которого она потом находит в самой ужасной нищете.

Роль эта была, конечно, немой. Ребенок, исполнявший ее, должен был только подчиняться ласкам, объятиям, давать себя теребить во все стороны, но не произносить ни одного слова.

Наш герой как нельзя более подходил к этой роли и ростом, и все еще бледным личиком, и глазами, столь привыкшими лить слезы. Каково будет впечатление, когда он появится на сцене, да еще рядом со своей приемной матерью! С каким увлечением, каким пылом проведет она пятое явление в третьем акте, ту сцену, когда у нее хотят отнять сына! Ведь изображаемое на сцене будет почти действительностью. Ее ужас и страх потерять ребенка будут почти реальны! Очевидно, успех в этой драме превзойдет всю прежнюю славу.

Вскоре Малыша повели на репетиции. Он был удивлен всем увиденным и услышанным. И хотя мисс Уестон, исполняя роль, называла его «своим малюткой», но не плакала, прижимая его к своему сердцу. И действительно, к чему плакать на всех репетициях? Не портить же себе понапрасну глаза! Достаточно, если будет плакать перед зрителями.

Мальчик чувствовал себя смущенным. Он был совсем подавлен видом темных кулис, громадной пустой залы с едва пробивавшимся в нее светом через маленькие окошечки в конце амфитеатра, темной и унылой, точно в доме покойника. Однако Сиб – в пьесе он назывался Сибом – делал все, что от него требовали, и мисс Уестон не замедлила предсказать, что он будет иметь громадный успех и она тоже, разумеется.

Может быть, ее уверенность была многими неразделяема? У актрисы не было недостатка в завистниках и завистницах между «добрыми друзьями». Она не раз оскорбляла их самолюбие своими капризами, нисколько, впрочем, не подозревая этого. Теперь же она говорила направо и налево, что этот ребенок под ее руководством прославится когда-нибудь Кином и Мекреди и в других ролях современной драмы!.. Действительно, это превышало уж всякую меру.

Наконец настал день первого представления. Это было в четверг, 19 октября. Понятно, что мисс Уестон была в очень нервном настроении. Она то хватала Сиба, целовала его, нервно сжимая, то раздражалась и прогоняла его.

Нечего удивляться, что Лимерикский театр вечером был переполнен публикой. Этому немало способствовала и афиша:

К гастролям «мисс Анны Уестон»

Представлено будет:

«ТЕРЗАНИЯ МАТЕРИ»

Драма знаменитого Фурпилля

Мисс Анна Уестон исполнит роль герцогини Кендальской;

роль Сиба будет

исполнена Малышом,

ребенком пяти лет и девяти месяцев от роду и т. д.

Малыш был бы, наверно, очень доволен, если бы прочел афишу; он ведь умел читать, а тут его имя выступало большими черными буквами на белом фоне!

Но вместо радости его в уборной мисс Уестон ожидала печаль.

До сих пор он не репетировал «в костюме», как выражаются за кулисами, и выходил на сцену в своем красивом платье, в котором он и теперь приехал в театр. И вдруг в уборной, где лежал приготовленный дорогой туалет герцогини Кендальской, он увидел лохмотья, в которые Элиза собиралась его одеть. Дело в том, что в этой драме мать находит покинутого ею ребенка нищим, в лохмотьях, тогда как сама она важная герцогиня, разодетая в шелк, бархат и кружева.

Увидев лохмотья, Малыш решил, что его хотят отослать снова в Ragged school.

– Мисс Анна… мисс Анна! – вскричал он.

– Что с тобой? – спросила мисс Уестон.

– Не прогоняйте меня!..

– Да кто же тебя прогоняет?.. Что ты выдумал?..

– Но эта ужасная одежда.

– Вот что!.. Он вообразил…

– Да нет же, дурачок!.. Стой смирно! – строго сказала Элиза, одевая его довольно грубо.