Малый уголок

Красавицей ее назвать было нельзя, куда там, и глядеть было не на что. Тощая как щепка. Жилистая шея. Выше среднего роста. Лицо длинное, худое, с впалыми щеками, кожа смуглая, без румянца и довольно грубая. За волосами она не следила, всегда казалось, что они вот–вот рассыплются, вечно какая–нибудь прядь висела на лбу или виске. Я люблю, когда женщины аккуратно причесаны. А вы? Волосы у нее были черные, как у цыганки, и огромные черные глаза. Они и были ее лицо. Когда ты с ней разговаривал, ты не видел ничего, кроме глаз. Она совсем не похожа была на англичанку, скорее на мадьярку или что–нибудь вроде этого. В ней не было ничего привлекательного.

Ну, в среду я пошел в клуб. Танцевать она умела, ничего не скажешь. Знаете, я очень люблю танцевать. Я получил больше удовольствия, чем ожидал. У нее были свои достоинства. Я неплохо провел бы время, если бы туда не пришел кое–кто из моих дружков. Я знал, что они до смерти меня засмеют за то, что я целый вечер протанцевал со старухой. Ну, танцевать можно по–разному. Я сразу увидел, к чему она ведет. И чуть не рассмеялся. Бедная старая корова, подумал я, если это доставит ей удовольствие, что ж, мне не жалко. Как–то она пригласила меня вечерком в кино, когда ее муж должен был уйти на собрание. Я сказал, что не возражаю, и мы условились встретиться. В кино я держал ее за руку, думал, ей будет приятно, а мне от этого никакого вреда. После кино она сказала: «А не прогуляться ли нам пешком?» Мы к тому времени были уже друзьями, она интересовалась моей работой, расспрашивала о доме, о семье. Мы говорили о скачках. Я сказал, что больше всего на свете хочу сам участвовать в больших скачках. В темноте она выглядела совсем неплохо, и я ее поцеловал. Ну, кончилось все тем, что мы отправились в одно известное мне местечко и устроили небольшую схватку. Я пошел на это больше из вежливости, не из чего другого. Думал — будет конец. Как бы не так! Она была от меня без ума. Сказала, что влюбилась с первого взгляда. Не скрою, сперва мне это польстило. В ней что–то было. Эти огромные сверкающие глаза! Порой они вызывали во мне какое–то странное чувство. И весь ее вид, как у цыганки. Я не знаю, все это было так необычно, казалось, ты где–то в далеких краях, а не в добром старом Сиднее; словно попал на страницы книги о бунтовщиках и великих князьях и не знаю еще о чем. Я полагал, я в этой забаве кое- что понимаю, но когда она взяла меня в свои руки, оказалось, что я — сущий младенец. Я не так уж разборчив, но, право, иногда она вызывала во мне просто отвращение. А она собой гордилась. Говорила, что после нее все женщины покажутся безвкусными, как холодная баранина.

Ну, в каком–то смысле мне это нравилось, но было, знаете, как–то не по себе. Не очень это приятно, когда женщина совершенно бесстыдна. И удержу на нее не было. Она заставляла меня встречаться с ней каждый день, звонила мне в контору, звонила домой. Я просил ее быть поосторожнее. В конце концов, она должна помнить о муже, а у меня есть отец и мать; отцу ничего не стоило отправить меня на овечье пастбище, если он заподозрит неладное, но она говорила, что ей все равно и если меня отправят пасти овец, она поедет со мной. Она ничего не боялась, и если бы не я, о нас уже через неделю болтали бы по всему Сиднею. Она звонила матери и спрашивала, не могу ли я прийти к ней поужинать и составить партию в бридж — ей не хватает четвертого игрока. А когда я приходил, занималась со мной любовью под носом у мужа. Когда она видела, что я боюсь, она смеялась до упаду. Ее это возбуждало. Пат Хадсон относился ко мне как к мальчишке; особого внимания он на меня не обращал. Мнил, что хорошо играет в бридж, и очень любил учить меня, как надо играть. Мне он даже нравился. Он вышел из самых низов и был не дурак выпить, но глупым его никто бы не назвал. Он был честолюбив, и ему льстило, что я у них бываю, из–за того, что я — сын своего отца. Он был не прочь стакнуться с отцом, но хотел выгадать на этом для себя что–нибудь существенное.