Малый дом в Оллингтоне. Том 2

Все это мистрис Дейл понимала вполне. Это следовало из слов Лили, сказавшей, что она любила однажды и уже больше никогда не сможет любить, что она сыграла свою игру, надеясь, как надеются и другие девушки, выиграть мужа, но не выиграла его, и потому игра не должна повторяться. Лили высказала это своей матери убежденно, но мистрис Дейл ни под каким видом не хотела разделять этого убеждения. Она надеялась, что время залечит рану Лили и что дочь ее, по всей вероятности, еще будет наслаждаться блаженством счастливого брака. В глубине души она никак не хотела согласиться с тем планом, по которому судьба Лили должна считаться решенной. В действительности ей никогда не нравился Кросби в качестве будущего зятя, и она отдавала предпочтение Джону Имсу, несмотря на его молодость, на его ребячество и малодушие. Могло еще случиться, что любовь Имса осчастливит Лили.

Между тем Лили, как я уже сказал, становилась более и более твердою в своих намерениях и начала новую жизнь без той грустной самоуверенности, что если она сделалась несчастнее других, то может позволить себе оставаться более праздною. Утром и вечером она молилась за него и ежедневно, почти ежечасно уверяла себя, что она все еще обязана, что все еще на ней лежит долг любить его. Но такой долг любви, без всякой возможности выразить свою любовь, долг весьма тяжелый.

– Мама, скажите мне, пожалуйста, когда настанет день его свадьбы, – сказала Лили однажды утром. – Умоляю вас, не скрывайте от меня.

– Его свадьба состоится в феврале, – сказала мистрис Дейл.

– Вы ведь скажите мне число, когда она будет? Этот день не должен быть для меня обыкновенным. Но ради Бога, мама, зачем у вас такой печальный вид? Поверьте, я не намерена вести себя глупо. Я не убегу от вас и не явлюсь перед брачным алтарем, как привидение.

После этих слов, сказанных в шутку, Лили заплакала и в ту же минуту спрятала лицо на груди матери. Прошла еще минута, и девушка успокоилась.

– Мама, поверьте мне, что я вовсе не несчастна, – сказала Лили.

По истечении второй недели, мистрис Дейл написала Кросби письмо:

«Полагаю (писала она), что долг вежливости требует, чтобы я уведомила вас о получении вашего письма. Не знаю, нужно ли говорить вам еще что-нибудь. Я не собираюсь становиться той, кто выскажет свое мнение относительно вашего поступка, но я уверена, что вместо меня вам все скажет ваша совесть. Если нет, то надо думать, что она совсем очерствела. Я обещала моей дочери написать вам от ее имени несколько слов: Лили просит передать вам, что она все прощает и не презирает вас. Да простит вас Бог, и да возвратите вы себе Его любовь.

Мэри Дейл.

Прошу вас не отвечать на это письмо ни мне, ни кому-либо из моих родственников».

Сквайр не писал ответа на полученное письмо и не принимал никаких мер к наказанию Кросби. Он говорил самому себе, что никакие меры к этому случаю неприменимы, и объяснял своему племяннику, что с подобным человеком следует поступить, как поступают с крысами.

– Мне не удастся встретиться с ним, – говорил он неоднократно. – А если встречусь, то нисколько не постыжусь ударить его тростью по голове, – разумеется, я не позволю себе такой глупости, чтобы преследовать его для этой цели.

А между тем старику было страшно досадно, что негодяй, так сильно оскорбивший его самого и его родных, должен остаться безнаказанным. Он не прощал Кросби. Ему не приходила в голову даже мысль о прощении. Он возненавидел бы самого себя, если бы подумал только, что его можно убедить в необходимости простить подобное оскорбление.

– В этом поступке заключается столько подлости, столько низости, что, право, я не понимаю, – снова и снова повторял он своему племяннику.

Прогуливаясь по террасе, он часто углублялся в размышления, стараясь угадать, примет ли Бернард какие-нибудь меры к отмщению за оскорбление своей кузины. «Он прав, – говорил сквайр… Бернард совершенно прав. Но в молодости я бы этого не вытерпел. В былое время за такой поступок этого негодяя вызвали бы на дуэль. Человек был бы удовлетворен, зная, что он исполнил свой долг. Нет-нет, свет, как я вижу, совсем изменился». Действительно, свет изменился, но сквайр ни под каким видом не хотел сознаться самому себе, что эти перемены были отчасти и к лучшему.