Малый бедекер по НФ

Не желая, ты все же убьешь меня, и я услышу, как ты убеждаешь древнюю свою совесть, ты ведь имеешь в этом давний печальный опыт; и я услышу, как ты повторяешь, что, в сущности, я жив. И я, покорный труп, буду имитировать прекрасную жизнь живого. Ты загримируешь, перекрасишь меня и будешь перерисовывать из букваря в букварь, храня в памяти мой последний вскрик.

Ты поймешь, что я тебя ревновал, что любил тебя, что смотрел на тебя с ужасом. Ужаснувшийся, ты воскликнешь, что, убивая, спасал меня, и скажешь, что теперь я твой, а потому — жив, хотя я буду мертв, мертв — мертвее самого мертвого человека.

Ты убьешь меня, но до того мы успеем отпраздновать странный праздник.

Смеясь на большой площади старого города, я стану целовать твой смех и твои страхи. Среди ночи, в буфете пустого заснеженного вокзала, я почувствую твой поцелуй, почувствую всю тяжкую власть твоей древней любви и жалости. И я вскрикну, я — маленький и жестокий, и, наконец, выскользну из твоих рук.

В одну дождливую темную ночь — ты убьешь меня.

В одну дождливую темную ночь ты навсегда присвоишь меня себе. И, падая, я облегченно вдохну запах твоего вечного, твоего мокрого, твоего деревянного тротуара.

Это о дожде.

Это о родине.

Это о городе детства.

У каждого была своя Атлантида.

Приведенный выше перевод и сейчас кажется мне удачным.

Сам Христо Фотев тоже так считал, жаль, что стихотворение не попало в антологию.

В нее много чего не попало. Но все же она была составлена из стихов Андрея Германова и Михаила Берберова, Петра Караангова и Николая Кынчева, Ивана Теофилова и Аргириса Митропулоса, и многих многих других, кто действительно того заслуживал и заслуживает.

Перед всеми снимаю шляпу.

Никогда у меня не было шляпы, но перед болгарскими поэтами я ее снимаю.

Приглашение, присланное Союзом писателей Болгарии, как я уже говорил, на многих моих коллег произвело негативное впечатление. Для начала неприличное это приглашение сунули в долгий ящик, подальше от глаз. Потом председатель писательской организации, вежливый, очень воспитанный прозаик П., ветеран войны, достойный неторопливый брюнет, связавшись с Москвой, добился права сопровождать меня в поездке (разве можно Прашкевича оставить без контроля?). Через некоторое время к председателю официально подключили секретаря парторганизации поэта К. (разумная мера).

Это было уже серьезно.

Я на все эти хлопоты взирал с некоторой тревогой.

Понятно, мне льстило — командировка… орден… Но ехать не хотелось. Хоть убей, не хотелось. Сам не знаю почему, я боялся. Рядом, казалось бы, такие надежные люди, не дадут пропасть, подскажут, остановят, дадут по ручонкам, а вот не хотелось…

И все же в середине мая мы оказались в Москве.

Во дворе дома Ростовых, перед СП СССР, нежно пахло листвой, никакой гари — Бондарев тогда еще не сжигал во дворе поэтические чучела. Прозаик П., получив необходимые бумаги, задорно, но и с подозрением некоторым спросил: а почему это, Геннадий Мартович, вы собираетесь ночевать у родственников?

Давайте вместе.

В гостинице.

Я кивнул.

Мне вдруг показалось, что я сгущаю краски.

Ведь мне разрешили поехать. Под контролем, но разрешили. Вечер в номере гостиницы, задушевные писательские разговоры… Поддавшись нахлынувшему на меня добродушию, я спросил: а сколько водки вы берете с собой? В Болгарии русскую водку любят.

Ответ меня отрезвил.

— Водка? Какая водка? С сегодняшнего дня, Геннадий Мартович, мы официальная делегация. Вы взяли с собой костюм?

Я кивнул.

Костюмом в те времена я считал джинсы и пару свежих рубашек.

— Вы уже бывали в Болгарии? — попытался я наладить контакт.

Прозаик П. загадочно промолчал, а поэт К. (человек неприветливый и сдержанный) ответил:

— Мы не ты.

Ответ мне понравился.

Я в Болгарии до того бывал часто, раз шесть, не меньше.

— Кто тебе готовит подстрочники? — недружелюбно спросил поэт.

— Я перевожу с языка.

— Ну, так все говорят, — уже совсем недружелюбно заметил поэт. — Ты бы попробовал перевести с селькупского или алтайского. С болгарского и дурак переведет. Это же проще простого.

Ага, подумал я. Проще простого.

Може би и аз ще плача във последний си час.

Търся рима. Лада здрава — син във профил, чер анфас…

Что тут непонятного, правда?