В самом деле, открывая военные действия против Турции, Италия открыто нарушала ст. VII подписанного [17] ею и сохраняющего еще силу Парижского трактата, которым монархи (русский, австрийский, французский, английский, прусский и сардинский) не только обязывались «каждый со своей стороны уважать независимость и целость Империи Оттоманской», но и обеспечивали «совокупным своим ручательством точное соблюдение сего обязательства».
Равным образом нарушалась и следующая, VIII статья того же трактата, гласящая: «Если между Блистательною Портою и одною или несколькими из других, заключивших сей трактат державами, возникнет какое-либо несогласие, могущее угрожать сохранению дружественных между ними сношений, то и Блистательная Порта, и каждая из сих держав, не прибегая к употреблению силы, имеют доставить другим договаривающимся сторонам возможность предупредить всякое дальнейшее столкновение через свое посредничество».
Италия не только не дала такой возможности, но начала войну без официального объявления. Конечно, в настоящее время такой порядок открытия военных действий может считаться не только твердо установившимся на практике, но и единственно нормальным. Он получил уже официальное признание и в «науке международного права»{1}. Но если таким образом можно [18] признать неосновательным столь горячо выдвигаемый пацифистами упрек в грубом нарушении основ международного права, то нарушение Парижского трактата есть факт неоспоримый и несомненный. Решаться на него, не заручившись согласием держав, — значило рисковать политическим поражением раньше военных побед, потерями финансовыми — по подготовке и выполнению экспедиции, которая могла быть пресечена в самом начале; рисковать, наконец, результатами понесенных военных тягостей, ибо ликвидация «набега» должна была бы, во всяком случае, состояться при участии остальных держав Парижского соглашения. Риск должен был казаться особенно большим при свежем еще в памяти примере применения Европой упомянутых пунктов в 1877–1878 гг., когда нам целыми месяцами пришлось выжидать возможности начать войну с Турцией — пока тянулись в Константинополе бесплодные переговоры держав, и когда условия мира пришлось вырабатывать на европейской конференции, на печальной памяти Берлинском конгрессе. У Италии должны были быть твердые данные, что с ней не будет поступлено так, как с Россией.
И что данные эти были, подтверждает поведение держав. Все заявили о строгом нейтралитете. Ни одно правительство не уступило протесту общественного мнения, чего нужно было бы ожидать, если бы правительства так же учитывали события, как и политические круги. Наконец, не раздалось ни одного упрека, ни одного указания на нарушение Парижского трактата. Ноты протеста и просьбы о посредничестве, с которыми обратилась, в первый момент, к державам Турция, остались без отклика.
Войну всегда начинает сильнейший, тот, кому нечего бояться. Но Италия могла считаться сильнейшей только в том случае, если за ней стояло согласие европейских кабинетов, головой выдававшее ей Турцию. И если вглядеться в обстановку пристальнее, такое поведение Европы представляется не только понятным, но и единственно логичным. [19]
Наиболее опасным представляется расширение владений Италии ее непосредственной соседке, союзнице и сопернице — Австрии. Общественное мнение Австрии и, в особенности, военная партия с наследником престола эрцгерцогом Францем-Фердинандом во главе, усматривает в переходе Италии к активной империалистической политике действенную угрозу адриатическим планам Габсбургов. Австрийские националисты утверждают, что верно поняли значение выстрелов под Превезой: они видят под ударом уже не только Албанию, за которую велась в последние годы глухая, но упорная борьба, наводнившая эту страну консульствами, госпиталями, школами и католическими патерами обеих держав, но Тренто и Триест, Истрию и Далмацию. Ирридентисты, доставляющие за последнее время столько хлопот австрийскому правительству, должны поднять голову еще выше. Ибо, как утверждает орган военной партии{2}, удар на Триполи — это только проба сил: удар этот отзовется на европейском материке — на южных владениях Австрии.