Малые ангелы

В «Крапчатом зерне» каталог ароматов включает в себя, таким образом, сотни глав. К этому можно было бы добавить не всеобщие, но более частные запахи, глубинным образом связанные с той или иной индивидуальной судьбой, как, например, запах, что заполняет ноздри Иальян Хейфец, когда она открывает картонную коробку, в которой вот уже скоро девятнадцать десятилетий хранятся письма ее мужа Джорги Хейфеца, четыре письма, посланные в разное время, но пришедшие в один и тот же день, и за которыми больше уже ничего не последовало. В ту пору почтой занималась Сафира Ульягина, она работала в задней комнатке Отделения по сортировке писем, где следила за обменом личной корреспонденцией, в ту субботу, в один из июньских дней, она специально пришла, чтобы принести четыре конверта Иальяне Хейфец, она протянула их Иальяне Хейфец, не в силах выдавить из себя ни звука, руки ее дрожали от холода, обе женщины искусали себе губы до крови. На конвертах можно было прочитать название поселка, который в то время вообще-то еще не существовал и который был затем уничтожен: Тунгуланск, на левом берегу Енисея. Из текста писем становилось ясно, что строительство первых барачных лагерей продвигалось, что разработки шли хорошо, что удалось увидеть двух медведей, слонявшихся возле озера Хойбы, что температура не опускалась ниже нуля градусов несмотря на то, что был уже сентябрь, и что против цинги зимой будет использовано обилие сосновых семян из шишек или даже еловые иголки, и что некоторые уже даже упражняются в их пережевывании, когда отсутствует еда. Почерк был неловким и прерывистым, как всегда, когда пишешь карандашом из лагеря на Енисее. Иальяна Хейфец открывает картонную коробку и вспоминает тот июньский день, когда Сафира Ульягина позвонила к ней в дверь. Она снова видит ее, белую, как полотно, вручающую ей послания, так сказать сочиненные Хейфецом. Она разворачивает эти бумажные обломки, которые пахнут бумагой былых времен, чернилами былых времен, а также одеколоном, которым Сафира Ульягина пользовалась в те времена, с сердечной осторожностью дотрагивается она до этих листков, не сохранивших на себе ни одной душистой частички, благодаря которой можно было бы представить себе сосны озера Хойбы или вообразить ледяные наносы реки, по которым люди катили деревянные стропила, что должны были обозначить будущее местонахождение Тунгуланска. Ни конверты, ни очень хрустящие листы, сильно теперь пожелтевшие, не несут ни малейшей обонятельной информации, и никогда они ее не несли, что весьма странно и что, в сущности, делает их несколько подозрительными. Уже тогда, сто девяносто лет назад, когда, задыхаясь и дрожа, Иальяна Хейфец распечатывала их, это отсутствие запахов показалось ей аномалией. Сафира Ульягина стояла рядом с ней, растерянная, как и она, с глазами, полными слез. Это случайно не ты написала их вместо него, чтобы утешить меня? — спросила Иальяна Хейфец у подруги. В задней комнатке почтового отделения, где она работала, Сафира Ульягина могла бы и в самом деле подделать конверты, фальсифицировать печати и имитировать мученический почерк Хейфеца. Но Сафира Ульягина покачала головой, встряхнула своими великолепными черными косами. И рыдания вместо всякого ответа.

Иальяна Хейфец ставит картонную коробку на колени и смотрит на нее часами, словно не разрешая себе ее открыть, пока не пройдет некоторое количество времени, затем она ее открывает. Затем она изучает клочок за клочком остатки бумаги, слова, которые известны ей наизусть и теперь уже неразборчивы, и она вопрошает последние испарения запахов. Бумажные листы не выдают никакой другой информации сверх той, что содержали в себе всегда: их держали, и разглаживали, и складывали руки, но это были лишь ее собственные руки, да еще руки Сафиры Ульягиной.

Недалеко от нее сидит Сафира Ульягина, и, как и два века назад, она дрожит всем телом. Ты уверяешь меня, что это не ты писала эти письма? — спрашивает Иальяна Хейфец еще раз. — Нет, не я, — отрицает в десятитысячный раз Сафира Ульягина. — Ты мне клянешься? — настаивает Иальяна Хейфец. — Ну да, я клянусь тебе, ты это хорошо знаешь, — говорит Сафира Ульягина, и голос ее дрожит.

24. САРА КВОНГ