Малютка

Все тело болело. Даже простой вдох вызывал судороги и приступ кашля. Горло забилось мокротой и пылью. Ческа занимала себя тем, что расплющивала языком сгустки спекшейся крови. Хорошо бы посмотреться в зеркало, узнать, что с лицом. Казалось, что от него осталась половина. Там, где раньше была левая щека, ощущалось легкое покалывание. То ли по ране ползали насекомые, то ли это бактериальная инфекция неуклонно распространялась во все стороны, разрушая ткани и слизистые. Дверь распахнулась, поток холодного воздуха пробирал до костей. С верхнего этажа донесся визг, словно кто-то резал свинью.

Малютка рыдала, сидя на ее кровати. Ческе хотелось утешить девочку, но сил не было. Она только смотрела, как та плачет.

— Хулио говорит, Серафин умер, — всхлипнула Малютка. — Сам он ждал его в машине, но потом уехал, потому что появилась полиция.

— Что творится там наверху? — прошептала Ческа. Говорить в полный голос не получалось.

— Это Касимиро. Он как будто с ума сошел, бьется головой о стену. Они же всегда были вместе, и ему очень плохо.

— А моя картинка?

— Серафин не успел сходить в аптеку. Не повезло.

Больше говорить Ческа не могла. Силы надо было беречь, если она собиралась выбраться отсюда живой. Сейчас ее враг не Антон и не Хулио, а истощение. Можно было еще порасспрашивать Малютку, разузнать все поточнее, но вряд ли стоило. Кажется, она и так примерно представляла себе ход событий, и он ее радовал. План Чески состоял в том, чтобы рисунок попал в руки аптекаря: вдруг тот заметит, что кровь человеческая, и позвонит в полицию. Малютка свою часть задачи выполнила, подсунула листок в карман Серафину. Она говорит, что он так и не добрался до аптеки. Но если Серафин погиб в стычке с полицией, значит, рисунок уже в распоряжении ОКА. Им остается только расшифровать послание.

— Хулио говорит, нам надо уезжать.

— Прямо сейчас?

— Не знаю. — Девочка опять была готова заплакать. — Я не хочу уезжать, я всегда жила здесь. Мне страшно выходить на улицу.

А вот это плохая новость, подумала Ческа. Если они намерены бежать, ей конец. Никто ее с собой не потащит, это очевидно.

Девочка зарыдала с новой силой. Ческа вздохнула. Детский плач отдавался в ушах, сливаясь с визгом наверху, уничтожая остатки душевных сил. Внезапно Малютка притихла. Теперь слышалось только ее тяжелое дыхание. В доме хлопали двери, раздавались шаги, крики, грохот. Малютка испуганно взглянула на лестницу. По ней кубарем слетела кошка и подбежала к дрожавшей девочке.

— Кошка.

Кошка обнюхала раны Чески.

— Я тогда проиграла на «ё». Ёжик.

Ческа не сразу поняла, что Малютка хочет играть.

Теперь бы радостно включиться в игру, но от слабости Ческа, кажется, забыла все слова.

— Твоя очередь! — поторопила Малютка.

— Желвак.

Надо бы объяснить, что такое желвак. Показать на щеку, в которой теперь зияла дыра. Но девочку слово устроило и без объяснений.

— Мне на какую букву?

— На «з».

— На «з»…

Девочка покрутила головой, встала, обошла помещение. Потом опустилась на корточки и подняла с пола нитку.

— Завязать!

В ее голосе было столько азарта, что Ческа, уже закрывшая глаза, вздрогнула.

— Нитка, ее же можно завязать! — объяснила девочка.

— Завязать — это глагол. А нужно существительное.

— Не везет мне! Значит, я проиграла.

Ческе хотелось только спать — погрузиться в глубокий, крепкий сон и больше не просыпаться.

— Ты должна назначить мне штраф.

Заметив, что глаза Чески закрыты, Малютка подскочила к ней и стала тормошить.

— Я же проиграла, какой у меня штраф?

— Поможешь мне сбежать, — пробормотала Ческа.

— Ладно.

Веки Чески снова сомкнулись. На пороге сна голос Малютки звенел, как поминальный колокол по надежде:

— Ладно, я помогу тебе сбежать. Как мы это сделаем?

Тяжесть и темнота, пришедшие словно из другого мира, навалились на Ческу, не позволяя ответить.

Глава 39

— Это кровь Чески.

Сообщение Буэндиа было коротким, четким и предсказуемым.

— Спасибо, Буэндиа. Поезжай домой, отдохни, — ответила Элена.

Буэндиа допоздна задержался на работе, дожидаясь результатов анализа. Он наверняка устал. Впрочем, все они были измучены.

Когда Элена вышла на балкон, уже похолодало, и явно собирался дождь. Пласа-Майор опустела. Днем площадь забита туристами, но по ночам словно вымирает. Только в подворотнях громоздятся картонные коробки, старые одеяла и замызганные матрасы бездомных; с рассветом некоторые из ночующих здесь бомжей увозят свои скудные пожитки на тележках, украденных из супермаркетов. Естественно, по вечерам сюда приходят волонтеры, приносят бродягам термосы с горячим кофе и печенье, немного с ними болтают. Иногда Элена чувствовала, что должна спуститься на площадь и помочь этим людям, но всякий раз ей мешали эгоизм и уверенность, что они сами выбрали такую жизнь и сами должны с ней справляться. Возможно, она была неправа: никто из спавших под открытым небом не выбирал такой судьбы. Просто не смог ее избежать.