Маленький человек, что же дальше?

С этими словами она уводит Овечку, обнимая ее; Овечка еще раз кивает ему через плечо, и теперь она окончательно во власти этой фабрики, где непрерывно производят на свет детей и где умеют их производить со знанием дела. Пиннеберг остается в коридоре. Ему снова приходится давать сведения о себе и жене, на этот раз — немолодой, седоволосой старшей сестре, очень строгой на вид. «Только бы Овечка попала не к ней! — думает он. — Уж эта-то наверняка накричит на Овечку, если она сделает что не так». Он пытается завоевать симпатию старшей сестры своей безропотностью, но тут же страшно конфузится — он не знает дня рождения своей Овечки, и сестра говорит:

— Это уж всегда так! Ни один муж не знает.

А ведь как было бы хорошо, если б он составил исключение!

— Так, теперь можете еще раз попрощаться с вашей женой.

Он входит в узкую, длинную комнату, до отказа уставленную всевозможными приборами, о назначении которых он понятия не имеет. Овечка сидит здесь в длинной белой рубахе и улыбается ему, — совсем девчушка, розовощекая, белокуренькая, встрепанная — только как будто чем-то смущена.

— Ну, попрощайтесь же с супругой, — говорит старшая сестра и топчется у дверей.

Он стоит перед Овечкой, и его внимание сразу же привлекают красивые голубые веночки на ее рубашке; от этого рубашка кажется такой веселенькой. Но когда Овечка обнимает его и притягивает к себе его голову, он видит, что это вовсе не веночки, а штемпельные метки в виде кружков с надписью: «Городские больницы, Берлин». Это во-первых.

А во-вторых, его внимание привлекает здешний запах, он совсем не хороший и, собственно…

Но тут Овечка говорит:

— Так вот, милый, быть может, сегодня вечером, а уж к утру-то наверняка. Я так рада Малышу.

— Овечка, — шепчет он, — послушай, что я тебе скажу. Я дал зарок не курить по субботам, если все сойдет благополучно. И она говорит:

— Милый! Милый!..

Но тут сестра окликает его:

— Итак, господин Пиннеберг! — И, обращаясь к Овечке: — Ну что, клизма подействовала?

Овечка густо краснеет, кивает, и тут только до него доходит, что все время, пока он с нею прощался, она сидела на стульчаке, и он тоже краснеет, хотя и считает, что краснеть глупо.

— Итак, господин Пиннеберг, звонить можно в любое время, даже ночью, — говорит сестра. — Вот вещи вашей жены.

И он уходит, он чувствует себя таким несчастным и думает — это оттого, что впервые за все время их супружества он оставил ее на чужих людей, и еще оттого, что она сейчас что-то переживает, а он не может делить с нею это переживание. «Быть может, все же следовало взять акушерку. Тогда бы я по крайней мере был с нею».

Малый Тиргартен. На скамье уже никто не сидит, а как было бы хорошо поговорить сейчас с кем-нибудь из давешних женщин! И Путбрезе тоже не видно, С ним тоже нельзя поговорить — полезай один на свою верхотуру.

И вот, сняв пиджак и повязав Овечкин передник, он у себя в комнате моет посуду и неожиданно произносит очень громко и очень медленно:

— А вдруг я больше ее не увижу? Ведь всякое может случиться, И даже часто случается…

СЛИШКОМ МАЛО ГРЯЗНОЙ ПОСУДЫ! СОТВОРЕНИЕ МАЛЫША. ОВЕЧКА ТОЖЕ БУДЕТ КРИЧАТЬ.

Не очень-то легко на душе, когда стоишь один-одинешенек в опустевшей комнате и думаешь: «А вдруг я больше ее не увижу?» Во всяком случае, Пиннебергу было нелегко. Сначала, как-никак, была грязная посуда, было чем занять себя, и он мыл ее с толком, с расстановкой, энергично обрабатывая каждую кастрюлю порошком для чистки и соломенной мочалкой — за ним дело не станет! И ни о чем особенно он при этом не думал: рубашка с голубыми веночками и Овечка, зардевшаяся, по-детски смущенная… И это все? Нет.

С мытьем посуды покончено. Что дальше? Ага, он уже давно хотел обить дверь войлоком, чтобы не дуло, но все как-то руки не доходили. Войлок и гвозди лежат наготове еще с начала зимы. Теперь март, лучше поздно, чем никогда. Он приладил войлок, наживил гвоздики, попробовал, затворяется ли дверь. Дверь затворялась. Тогда он окончательно прибил войлок, гвоздик за гвоздиком, — времени у него много, раньше семи, пожалуй, не стоит и звонить. Да он и не станет звонить, сходит сам: и деньги сэкономишь, и, может, узнаешь больше. А вдруг и повидать ее удастся. А вдруг он больше ее не увидит?

Теперь надо повесить на вешалку ее вещи — они так хорошо пахнут ею он всегда любил ее запах. Да, конечно, он никогда не был с нею особенно ласков, слишком часто ворчал на нее, и забот ее по-настоящему не разделял, и все такое прочее. Да, конечно, у мужчин у всех являются подобные мысли, когда, быть может, уже слишком поздно — это уж всегда так, сказала старшая сестра. И это действительно так. Бесплодное раскаяние!