Маленький человек, что же дальше?

— А послезавтра у меня вечер культуры нагого тела, я, видите ли, состою в обществе «Культура нагого тела»… А на следующий вечер я договорился со своей подругой. Да, насколько я понимаю, сегодняшний вечер у меня свободен.

— Чудно. — Пиннеберг в восторге. — Просто замечательно. Запишите, пожалуйста, мой адрес: Шпенерштрассе, девяносто два, третий этаж.

«Пиннеберг, Шпенерштрассе, девяносто два, третий этаж», — записывает Гейльбут, — Мне, пожалуй, лучше всего доехать до вокзала Бельвю. А в котором часу?

— В восемь вам удобно? Я уйду раньше. Я свободен с четырех. Кое-что купить надо.

— Отлично, Пиннеберг. Значит, в восемь: я приду на несколько минут раньше, пока еще не запрут парадное.

ПИННЕБЕРГ ПОЛУЧАЕТ ЖАЛОВАНЬЕ, ЗАДИРАЕТ НОС ПЕРЕД ПРОДАВЦОМ И ПРИОБРЕТАЕТ ТУАЛЕТНЫЙ СТОЛИК.

Пиннеберг стоит перед дверью торгового дома Мандель, в руке, сунутой в карман, он зажал конверт с жалованьем. Уже месяц как он служит здесь, но весь этот месяц он и понятия не имел, какое ему положат жалованье. Когда он поступал, там, в кабинете у господина Лемана, он ни о чем не спросил, — уж очень рад был, что получил место.

И сослуживцев не спрашивал.

— Ведь мне же должно быть известно по Бреславлю, сколько платит Мандель, — ответил он раз, когда Овечка пристала к нему, желая выяснить их бюджет.

— Ну так пойди в профсоюз!

— Ах, там только тогда вежливы, когда хотят получить с тебя деньги.

— Но ведь они же должны знать, мальчуган.

— В конце месяца увиднм, Овечка. Ниже ставки он заплатить не может. А в Берлине ставки не должны быть низкими.

И вот он получил свою берлинскую ставку, которая не должна быть низкой. Сто семьдесят марок нетто! На восемьдесят марок меньше, чем ожидала Овечка, на шестьдесят марок меньше, чем предполагал он при самом скромном подсчете.

Ну и разбойники, верно, никогда не задумывались, как мы справляемся! У них только одна мысль: другие и на меньшее живут. И при этом еще всем угождай и пикнуть не смей. Сто семьдесят марок нетто. Трудная задача прожить на это здесь, в Берлине. Маме придется подождать плату за комнату. Сто марок! У нее и в самом деле не все дома, тут Яхман, должно быть, прав. Одно только остается загадкой, настанет ли такое время, когда супруги Пиннеберг смогут обзавестись хозяйством? Сколько-нибудь маме все-таки придется дать, ведь устроила-то нас в конце концов она.

Сто семьдесят марок — а у него был такой замечательный план. Он хотел сделать Овечке сюрприз.

Началось это с того, что Овечка как-то вечером посмотрела на пустой угол в их княжеской спальне и сказала:

— Знаешь, здесь бы надо стоять туалетному столику. Он удивился и спросил:

— А он нам нужен? — он всегда мечтал о кроватях, о глубоком кожаном кресле и о дубовом письменном столе.

— Господи, что значит: нужен? А как бы хорошо: сидеть и причесываться перед туалетным столиком! Да ты не смотри так на меня, мальчуган, это я только так, размечталась.

С этого началось. Овечке в ее нынешнем положении необходим моцион. Теперь у них была цель для прогулок: они смотрели туалетные столики. Они отправлялись на дальние рекогносцировки, в некоторых кварталах, в некоторых переулочках полным-полно было столяров и небольших мебельных мастерских. Они стояли и говорили друг другу:

— Посмотри вон на тот!

— По-моему, текстура какая-то неспокойная.

— По-твоему, неспокойная?

В конце концов у них появились любимцы, и главный любимец стоял в мастерской некоего Гимлиша на Франкфуртераллее. Фирма Гимлиш специализировалась на спальнях и, по всей видимости, придавала этому обстоятельству большое значение — на вывеске значилось: «Гимлиш. — Кровати. Специальность — модные спальни».

В витрине магазина уже несколько недель стояла спальня, и не такая уж дорогая, — семьсот девяносто пять марок вместе с наматрасниками и ночными столиками с настоящим мрамором. Но, следуя моде времени, которая поощряет ночные прогулки по холодку, без ночных шкафчиков. И в этом гарнитуре кавказского ореха был туалетный столик…

Они простаивали там подолгу и любовались на столик. Туда было полтора часа ходу, и обратно столько же. Овечка смотрела, смотрела и в конце концов как-то сказала:

— Господи, мальчуган, если бы мы могли его купить! Я, кажется, заплакала бы от радости.

— Те, кто может его купить, не плачут от радости, — последовал через некоторое время мудрый ответ Пиннеберга. — Но как бы это было прекрасно.

— Да, прекрасно, — подтвердила Овечка. — Просто замечательно.