Мальчуган

Когда я приехал сюда, он первым делом угостил меня водой со льдом. Но от такого двуличного человека даже стакан холодной воды принять и то позор. Я выпил только стакан, значит, это стоило ему всего одну сэну и пять рин 26. Однако чувствовать себя в долгу у такого проходимца хоть на одну сэну, хоть на пять рин – значит до конца жизни мучить себя. Завтра, как приду в школу, верну ему эти деньги. Когда-то я взял у Киё три иены. С тех пор прошло пять лет, а я и сейчас все еще не вернул ей эти три иены. Не то чтобы я не мог отдать, но так просто не отдал. Киё, конечно, и не ждала, что я скоро верну долг, и вообще она нисколько не рассчитывала на мой кошелек. А я отнюдь не чувствовал себя должником, как в том случае, если б одолжил деньги у чужого человека. Беспокоиться об этом долге было бы равносильно тому, что я сомневаюсь в душевных качествах Киё, в ее прекрасной душе. Я не вернул этих денег, но это совсем не значит, что я отношусь к Киё с презрением, – нет, просто я считаю ее своим человеком. Разумеется, невозможно сравнивать Киё и «Дикобраза», но все равно, раз молча принимаешь от другого какое-нибудь одолжение, будь это лимонад или вода со льдом, – значит, ты считаешь его за порядочного человека и сам по-дружески к нему расположен. Одно дело, когда можно заплатить, что причитается с тебя, и на том все кончить, и другое – признательность, которую хранишь в душе, – она дороже, ее за деньги не купить! Я простой человек, без чинов и званий, но вполне самостоятельный и ни от кого не завишу. А если независимый человек склоняет перед кем-нибудь голову, то такая благодарность должна цениться дороже, чем миллион.

Я заставил «Дикобраза» потратить на меня одну сэну и пять рин, при этом своей признательностью, хранимой в душе, я сделал ему ответный подарок, дороже всяких денег. Так что «Дикобраз» должен быть мне благодарен. А он исподтишка делает подлости, – следовательно, он последний негодяй. Завтра же, как приду, отдам ему эти деньги – и все, мы с ним квиты! Тогда можно будет и ссору затеять.

Пока я мысленно дошел до этого места, мне захотелось спать, и я крепко уснул. На следующий день я пришел в школу раньше обычного, так как мне нужно было еще кое-что обдумать, и стал дожидаться там «Дикообраза». Но его все не было и не было. Пришел «Тыква». Пришел и преподаватель классической китайской литературы. Пришел Нода. Наконец пришел «Красная рубашка», а «Дикобраза» все еще не было. Я думал: «Вот как только войду в учительскую, сразу же и отдам», – поэтому, еще выходя из дому, зажал в кулаке (вроде как плату за ванну) одну сэну и пять рин, да так до самой школы и нес их. У меня вспотела ладонь, и, когда я разжал руку, монетки были мокрыми. Вернешь ему эти потные деньги, а он, поди, еще что-нибудь скажет, подумал я и, положив на стол деньги, подул на них, а потом снова зажал в кулаке.

Тут подошел «Красная рубашка».

– Добрый день, – сказал он. – Ну как? Наверно, устал вчера?

– Да нет, не устал, только проголодался.

«Красная рубашка» облокотился о стол «Дикобраза» и приблизил вплотную к моему лицу свою физиономию так, что я даже подумал: «Чего это он?»

– То, что я тебе говорил тогда, в лодке на обратном пути, держи в полном секрете! – сказал «Красная рубашка». – Ты ведь никому еще об этом не рассказывал?

Даже его бабий голос выдавал, что он встревожен. Конечно, я никому еще не рассказывал, но как раз теперь собирался об этом поговорить и деньги приготовил, уже в кулаке их держал, и его запрещение ставило меня в тупик. «Красная рубашка» – это «Красная рубашка»! Имени «Дикобраза» он прямо не называл, но по его намекам легко было догадаться, кого он имел в виду, – вот теперь и боится, что его намеки разгадали. Уж такой безответственности нельзя было ожидать от старшего преподавателя! По существу говоря, когда началось бы мое сражение с «Дикобразом», ему следовало бы в самый разгар перепалки вмешаться в спор и открыто стать на мою сторону. Когда я сказал, что пока еще никому ничего не говорил, но что как раз теперь собираюсь потолковать с «Дикобразом», старший преподаватель в большом замешательстве забормотал:

– Ну к чему тебе делать такую нелепость? Не помню, чтоб я насчет Хотта говорил что-нибудь такое определенное, и если ты устроишь скандал, то мне будет крайне неудобно. Неужели ты пришел в школу шум поднимать?

Это был прямо-таки бессмысленный вопрос, и я только заметил:

– И жалованье получать и шум поднимать – разумеется, для школы это неприятно.

Но тут «Красная рубашка», вытирая пот с лица, просительно сказал:

– Знаешь, пусть вчерашний разговор останется только для твоего сведения, и никому, смотри, не проговорись!

Раз уж он меня так попросил, то я пообещал:

– Хорошо, мне и самому-то не очень хотелось; а если это к тому же поставит вас в неловкое положение, – ладно, не буду говорить.

– Ну, а ты не беспокойся, все будет в порядке, – уверял он меня.