Мальчишка в сбитом самолете

— А, Гусачок! Подожди немножко, сейчас и тобой займусь. — Голос Веры Петровны спокоен, только мне показалось, что пальцы ее слегка дрогнули. — Да как же ты дверь открыл?

— Ногой.

— Ну, посиди пока, отдохни.

Вера Петровна сгибала и разгибала мой палец без своего обычного напевного: «Больно, ничего, терпи». Опустив голову, смотрю на Вовкины ноги. Вот тапочки потоптались на месте, шагнули было к нам, остановились.

— Вера Петровна, — петушиным голосом начал Гусак, — вы уж простите меня, только ни к чему все это. Зря вы со мной возитесь, все равно я не человек!

Вера Петровна вскочила. Ох, как зло сощурились ее серые глаза! Губы стали тонкими, побелели.

— Иди ко мне! Ну? Обними меня!

Гусак пошел косолапо.

— Обними меня! — повторила женщина. — Не можешь? Как же ты девушку свою будешь обнимать?

Гусак безмолвствовал.

— Пойми, Гусачок мой дорогой, — подводя его к креслу, опять ласково заговорила Вера Петровна, — нам с тобой нужно заново родить тебя, сделать новенького, чтобы не кормила тебя, мужика, жена с ложечки.

— Нету жены — мама одна…

— Будет жена, обязательно будет! И обнимешь ее крепко, и воды натаскаешь, и дров наколешь!

— У нас водопровод и газ, — пробормотал Вовка.

Вера Петровна, деловито приказав ему садиться, повернулась ко мне:

— А с тобой, миленький, мы прощаемся, в понедельник солдатика выписываем, дальше все от тебя зависит, разрабатывай палец, и все будет в порядке. Ну, до свидания, мой хороший.

И протянула ко мне руки. Я неловко обнял Веру Петровну, она звонко поцеловала меня — видно, в назидание Гусаку.

Валяемся на койках. Меня завтра выпишут. Позвонил в часть. Сказали: быть готовым к десяти ноль-ноль. Гусак останется в этой пропахнувшей лекарствами палате.

Пальцы его слабо скребут по одеялу, вчера еще не скребли. Молодец Вера Петровна.

— Добрая она, — смотрит в потолок Вовка.

«Настоящая она. Сколько таких вот подняла из тьмы к солнцу».

— Ты мне адрес оставь, — неожиданно говорит он. — Я тебе напишу. Сперва маме, потом — тебе. Я не хотел маме-то — на кой ей калека нужен? Вера Петровна так разозлилась, так ногой топала. Напишу. Давай прощаться.

Я пожал его руку, она была теплая, но еще слабая. Приемник на стене выводил слезливо:

Руки, как вы могли легко обвиться
И все печали снимали вдруг.

Надоела эта песенка. Раньше Вовка просил «выключить нытьё», теперь слушал спокойно, даже сказал потом: «Какие хорошие слова».

В дверь постучали.

— Заходи, кто там! — крикнул Гусак.

Вошла нестарая женщина, худенькая, в платочке. Не оглядываясь на лежащих и сидящих в палате, сразу подошла к Гусаку.

— Мама, — только и выговорил парень.

Я вышел в коридор. На диванчике сидела Вера Петровна.

— Как они? — спросила тихо. Я пожал плечами. — Я матери его написала. Давно хотела, да опасалась. Теперь можно, теперь он готов. Посмотри, как там?

Из палаты тихонько выползали ходячие. В приоткрытую дверь мы видели: двое сидят на постели. Мать обнимает сына.

Тетрадочка синяя

Прибыл я в школу любимую, стали командиры думу думать, куда меня девать. Наш маленький взводный, глядя на мой палец, заявил: в радисты я теперь не гожусь, морзянка — вещь тонкая, не для меня, тем более его связисты уже далеко ушли, не догнать. Разве только на машине.

— На тягаче, — сказал старшина. — Там техника грубая — гаечный ключ да кувалда. Догонит.

На том и порешили, меня не спрашивая. Дали погоны, на которых вместо моих золотых молний красовались колеса с крылышками, и отправили в класс, где пахло машинным маслом и где стояли кабина настоящего тягача и разрезанный вдоль двигатель. За столами сидели наши пацаны, уже не такие, как месяц назад, — деловые, ученые, руки побитые, в ссадинах. Старшина спросил разрешения присутствовать, командир взвода разрешил. Я присел за стол позади Вани Жукова, которому было приказано «ввести курсанта Леонова в курс дела и приобщить к технике».

Стали меня приобщать. Для начала послали со всеми вместе чистить учебный тягач, только что с поля прибывший. Грязь из звеньев гусениц выбиваем кувалдой, потом трем машину тряпками. В одно и то же время приходит в парк командир взвода старший лейтенант Пирогов. Тягач блестит, а мы в своей рабочей одежде на чертей похожи, только что из пекла выпихнутых. Рожи пятнистые, и несет от нас соляркой, бензином, автолом и шут знает чем. Пирогов проводит пальцем по крылу:

— Опять соляркой обливали?

Когда тягач обольешь соляркой, грязь меньше заметна. Правда, говорят, краска потом быстро сходит. Мы тупо молчим. Командир вытягивается:

— Смыть.