Мальчики + девочки =

Ничего себе дела закрутились. Сперва Сонька в больницу попала. Следом я. Как начало цеплять, так и цепляет. Что дальше, интересно, будет. Сонька в 61-й лежала, у метро «Спортивная», а меня в 19-ю привезли, рядом с домом. Соньку я уже забрал к тому времени. А на соседней койке старичок. Скособоченный и сам себе все докладывает, что собирается сделать: киселю попить, пописать пойти, невестке сходить позвонить. Насчет позвонить я уловил и попросил наш номер заодно набрать, Соньке про меня сказать. Старичок велел себе пижаму поправить, сикось-накось подтянул, кивнул и поплюхал. Возвращается, никого, говорит, нету. Как нету, вечер, куда ж она делась. Не звонил, что ли. Еще раз прошу сходить, все равно ему время как проводить. Он опять про штаны себе сказал, чего-то криво там пошебуршил и направился. Опять говорит, никто не отвечает. Я решил выбираться отсюда, сам домой слинять посмотреть. И вдруг старичок этот изможденный ка-ак рявкнет басом: смирно, лежать, доложу врачу, железами к кровати прикуют. Я ж не знаю, делают так в больницах или он пугает, за свои тринадцать с половиной я ни разу не лежал. Не то что я испугался, а неприятно стало, что мной командуют, как в тюрьме или в армии. Терпеть не могу, когда командуют. Хорошо, другой сосед, безносый, то есть в перевязке, а под ней плоско, объяснил: не бери в голову, он у нас из ума выживший, медицинский факт. И карточку протянул: бери, иди звони, там у лифтов автомат, спросишь. Я поплелся к лифтам, немного поводило, но ничего, набрал свой номер, а там молчок. Набрал теть Тому, и только але успел сказать, как она в трубку закричала:

– Ты где, хулиганская морда, поганец несчастный, куда запропастился, как можно, негодяй, быть таким подлецом?!

Во дает, и без передышки. Я говорю:

– Тихо-тихо, а то у меня череп расколется. Где Сонька?

Она меня не слышит и не слушает, свое продолжает:

– Череп у него расколется, у паразита эдакого, а у людей сколько дней сердце разрывается!..

– Сколько? – спрашиваю я и повторяю вопрос: – Где Сонька?

Она в ответ:

– А ты где, мерзавец?

Я говорю:

– Тут, неподалеку.

В общем, Сонька оказалась у нее, и на следующий день она притащилась ко мне в палату с охами и ахами. Теть Тома, я имею в виду. Местные работнички обрадовались:

– Забирайте своего раненого, раз у него есть кому ухаживать, а нам койко-места нужны, будет ездить на перевязки, авось и так придет в себя, сотрясение слабое.

Мать говорила: на мне, как на собаке, заживает.

Схожу по ступенькам и чуть не сверзился, перед глазами закружилось прилично, так что заполошная теть Тома решила меня обратно вести сдавать. Я наотрез отказался. Домой поехали на такси. Сначала она сказала свой адрес, но я так затряс башкой, что она испугалась, что там окончательно все сотрясется, и переговорила наш. Водила ругнулся матерно, когда она расплачивалась, что близко. Я собирался ответить ему тем же, как это же самое услышал из уст теть Томы. Я даже зауважал ее.

А дома стало тошнить, не рвало, а просто было тошно, и она уложила меня в постель и снова стала кричать, сперва на меня, что сам виноват, потому что хулиган и с хулиганами связался, и тут же, без перехода, что мальчику плохо, а они изменяют клятве Гиппократа, и я попросил ее замолчать, потому что от ее криков мне было еще хуже, и она замолчала. А потом я вырубился, то ли уснул, то ли потерял сознание.

Когда врубился – она сидела на краешке постели, склонив надо мной свою плешивую голову в шерстяной косынке, и глядела на меня отчаянными глазами. Я пытался притвориться, что еще сплю, настолько чудно было и ни на что не похоже. Не хотелось, чтоб она думала, что я подглядел. А она бормочет:

– Как же ты похож на своего папу...

Я обомлел. Но она быстро вернулась к обычному состоянию, продолжая указывать, кому куда ехать и кому где оставаться. Варианты предлагались следующие: она привозит Соньку и остается с нами здесь, или везет меня к себе, и мы живем там втроем. Во всех случаях она сваливалась на бедную мою разбитую голову. Я ж говорил, как зацепило, так и пойдет цеплять.

Кончилось тем, что она привезла Соньку и переехала сама с вещичками. Сказала, на время. Слава богу, ей в свой собес ходить, хоть не по целым дням бок о бок с ней проводить. В собес она ходит, потому что там служит. Из-за собеса я и боюсь, что если что, у нее все схвачено. Я имею в виду, если квартиру нашу на себя переписывать. У нее другой район, но органы все же близкие меж собой. Пока не переписала, но бдить надо, в любой момент может заявить: так, мол, и так, подвиньтесь, голуби. Единственное, я надеюсь, что без нашего согласия нельзя. Моего согласия – как старшего в семье. А я ни за какие коврижки не соглашусь.

Сонька бросилась ко мне, живая, тепленькая, улеглась у меня на животе и затянула:

– А давай тогда котеночка заведем, Джек же ж все равно умер, а со мной лежала девочка Вероничка, у нее кошка скоро родит, и я попросила котеночка, я теть Томе не сказала, она кричать будет, а ты не будешь, давай, хорошо?

Я не сказал ей, что Джека убили. Я сказал, что он умер. Я говорю: