Мальчики + девочки =

– А где мы найдем твою Вероничку?

– А я ей телефон наш дала, – отвечает моя умная Сонька.

В эту минуту раздается телефонный звонок, и Сонька хватает трубку, думая, что это ее Вероничка, и разочарованно хмыкает:

– Твоя Катька.

А та как ни в чем не бывало:

– Вов, куда делся?

Сколько дней мы на Пушке торчали, а ни разочка после всего не сошлись. Я с этим делом для себя навсегда покончил, а она тоже гордая, не подойдет, ничего. И тут вдруг Вов, куда делся . Я отдаю трубку Соньке:

– Скажи, болеет и не хочет говорить.

И Сонька затарахтела. Про то, как башку разбили, и как без сознания увезли в больницу, все теть Тома, видать, расписала. А дипломат какой. Не не хочет говорить, а не может . Откуда набралась?

Минут через двадцать Катька собственной персоной заявляется, звали ее, ага, розовая, как бутон.

– Ты чего, Вов?

А я почем знаю, чего. В молчанку продолжать играть нелепо. Что говорить, неясно. А она не растерялась, сама давай звенеть без остановки. И я чувствую, елы-палы, что мне этот звон приятен. Звенит, что одноклассники, значит, интересовались, куда запропал, и что Маркуша, значит, нервничает и волнуется, и что Чечевицын ходил к Илье Хвощу, и Илья хотел Генку повторно прислать главным, но передумал и сделал Чечевицу, и что у Мани сеструху, ту, что в Египте, убили, в смысле убили давно, но семье сообщили официально сейчас, ну и по мелочам. Я подумал: ни хрена себе, ты есть – и ничего особенного не происходит, а стоит на недельку исчезнуть – облом событий.

А Катька полезла в карман и вынимает оттуда маленького стеклянного петуха радужного. Сразу почему-то напомнило лампочки для елки, какие мы с матерью не купили.

– Бери, – протягивает.

Я не нашел ничего лучше, как спросить:

– Зачем?

Она говорит:

– Ты же ж болеешь, а год же ж Петуха идет.

У них, девчонок, логика та еще. Я говорю:

– Чего ты, как муха, жужжишь. Поставь там.

Мне очень хотелось подержать петушка в руках. Еле сдержался.

Но это были цветочки. Ягодки поспели, когда притопала Слониха.

– Королев, как это понимать, Королев, почему тебя неделю нет в школе, Королев, ты что, болеешь, Королев, как славно, Королев, что тебя навещают товарищи, Королев, но разве трудно было в классе сказать, Сухарева, что Королев болеет, мы бы тебя, Сухарева, от класса к нему послали, Сухарева, а не так, как ты пришла, от себя лично, а не от всего коллектива, что у тебя с черепом, Королев?

Мама родная. Хотел соврать, чтоб не разводить киселя на воде, но Катька опередила. Едва Слониха услыхала, что череп проломлен, по новой завелась-задохнулась:

– Ну и как это произошло, кто это сделал, милиция акт составила, кого-то задержала, отвечай, Королев, ты ж не на уроке молчать!..

А что отвечать, когда мне самому эти вопросы на ум приходили, но я знаю родной город, и знаю, что в нем может случиться, так что и концов не найдешь. Кто-то, видать, уследил, как мы наживаемся, и тоже захотел нажиться, простая вещь. Ладно, меня б одного касалось. Надо же Илье объяснять, куда капуста делась, какой зайчик ее схрумкал. Повязку с меня сняли, шрам оставался, покажу, если что. Не очень приятно показывать что-то на себе, чтоб доказать, что не вор, но тогда осел, и что лучше, неизвестно.

* * *

Хвощ был выпивши и не в духе. Что мне не повезло, я сразу просек. Он говорил с кем-то по мобиле, точнее, слушал, а когда выслушал, сказал:

– Значит, так. Скажи спасибо, что у меня здесь несовершеннолетний, не хочется детей с малых лет говно заставлять нюхать, каким аж через трубу несет. Чтоб до вечера был здесь и с баблом. Иначе сам знаешь. Конец связи.

И отключился. А, отключившись, переключился на меня, значит, на то же бабло. Мне не понравилось, что он назвал меня дитем, но тут выбирал не я. А он, сощурив желтый глаз и крутя желтый ус, спросил:

– Что же, детка, с нами случилось?

Это ваще. Обратиться к здоровому почти четырнадцатилетнему парню детка у Хвоща означало: сопляк, размазня, лох и все в лом. Пока я собирался с силами – мобила снова заверещала. И снова Хвощ слушал, а сам молчал, но на этот раз походило, что начальник не он, а тот, кто позвонил, потому что в конце Хвощ сказал четко:

– Все понял, исправим.

Там ему добавили, и он повторил:

– Я сказал, исправим. Кто же знал.

Хвощ положил мобилу, взял со стола складной нож и внезапно с маху вонзил себе в ногу. Я задавил в себе крик. А он, посидев с полминуты скрючившись, вытащил спокойно ножик из ноги и так же внезапно бросил мне. Не в меня, а мне. Я схватил. Когда на вас что-то летит, надо хватать, а то будет хуже. Я схватил удачно: не за лезвие, а за ручку. Хвощ коротко свистнул. То ли одобрил свистом, что ловок, то ли решил в данный момент какую-то свою задачку. А я уже сообразил, что он воткнул нож в деревянный протез, а не в живую ногу, но сначала было сильно не по себе.

– А в человека можешь так воткнуть? – задал он вопрос.

– Я не пробовал, – честно ответил я, и опять мне стало неважно.

– А я, брат, пробовал, – вздохнул Хвощ. – Ничего хорошего, доложу тебе. Но в наши дни на одном хорошем не проживешь, тебе известно?

– Известно, – эхом откликнулся я.