Мальчик: Рассказы о детстве

В школе св. Петра воскресное утро отводилось для написания писем. В девять утра всей школе полагалось сидеть за партами и целый час писать письмо домой своим родителям. В десять пятнадцать мы надевали фуражки и пальто и выстраивались у школы, и потом наш строй, как длинный крокодил, полз километра три до церкви в Уэстон-сю-пер-Мэр, и возвращались мы в школу только к ленчу.

Посещение церкви так и не вошло у меня в привычку. А вот писание писем — да.

Вот самое первое письмо, которое я послал домой из школы св. Петра:

Дорогая мама!

Мне тут очень одиноко.

отМы тут каждый день играем в футбол, У каракроватей тут нету пружин. Пришли мне мой альбом с марками, и побольше марок, чтобы я мог меняться. Учителя очень хорошие. У меня вся моя одежда пыптеперь, фи ремень, и, галстук и шшикшкольные фенечки.

Я тебя люблю

твой мальчик.

С того самого первого воскресенья в школе св. Петра и до того дня, тридцать два года спустя, когда моя мать умерла, я писал ей раз в неделю, а иногда и много чаще, всегда, когда оказывался вдали от дома. Я писал ей еженедельно из школы св. Петра (заставляли), и еженедельно из Рептона, школы, в которой я учился потом, и еженедельно из Дар-эс-Салама, что в Восточной Африке, куда я отправился на работу после школы, а потом каждую неделю из Кении, Ирака и Египта, где я служил в военно-воздушных силах.

Майор Коттам собирается декламировать нечто, именуемое «как вам это понравится» вечером. Вышли мне, пожалуйста, немного нашлепок на нос, и, если можно, побыстрее, только паде не надо посылать слишком много, их просто положи их в коробочку и оберни ее бумагой.

Мать хранила каждое мое письмо. Она аккуратно складывала их в пачки и перевязывала зеленой тесьмой, но никому про это не говорила. И я ничего не знал.

В 1967 году, зная, что умирает, и зная, что не получит от меня письма (потому что я лежал в больнице в Оксфорде, где мне должны были сделать серьезную операцию на позвоночнике, и писать я не мог), она попросила, чтобы ей в постель принесли телефон. Тогда она поговорила со мной в последний раз. Она не сказала мне, что умирает, вообще ни словом не обмолвилась про это, потому что тогда мое собственное положение было очень тревожным. Она просто спросила про мои дела, сказала, что надеется, что я скоро поправлюсь, передала мне привет и сказала, что любит. У меня и мысли не было, что она умрет назавтра, но она-то про это знала и вот захотела поговорить со мной в последний раз.

Когда я поправился и вернулся домой, мне отдали это огромное собрание моих писем — все аккуратно перевязанные зеленой тесьмой, больше шестисот штук, с датами с 1925 по 1945 год, каждое в своем конверте, со всеми марками и штампами. Так что мне ужасно повезло, ведь мне есть на что ссылаться в старости.

Дорогая мама!

У меня в школе все нормально. Пожалуйста, пришли мне мою музыкальную книжку и поскорее. Не забудь сказать Смитам прислать «Пузыри».

Я тебя люблю

твой мальчик.

Писание писем в школе св. Петра было серьезным делом. Ведь мальчик, который писал домой, заодно отрабатывал урок правописания, и вообще этому придавалось большое значение, потому что сам директор в это время патрулировал классы, то и дело из-за спин заглядывая в наши тетрадки: мол, надо же проверить мальчишечью писанину и указать на ошибки. Но, по-моему, ошибки служили только поводом и уж точно не были главной причиной его бдительности. Он не хотел, чтобы кто-то из нас написал какую-нибудь гадость про его школу, вот и старался этого не допустить.

Учитель мистер Найчелл на уроке вчера вечером про птичек рассказал нам, как совы едят мышек, они едят всю мышку с кожей и всем и всем, а потом вся кожа и кости идут в такой как бы мешочек на боку совы, и потом она выкидывает это на землю, и эти называются катышки, и он показывал нам картинки некоторые про них, которые он нашел, и про многих всяких разных других птиц.