Мальчик. Рассказы о детстве

– Не признавайся, – шептали мы Раггу. – Мы тебя не выдадим.

И Рагг молчал. Я его не виню. Если бы он сознался, участь его, несомненно, была бы страшна и кровава.

Вскоре наверх поднялся директор. Матрона призвала его на помощь, кипя от ярости так, что из ноздрей шёл пар. Всех нас выгнали из спален в коридор, и мы стояли там и мёрзли в своих пижамках, переминаясь босыми ногами по холодному полу, а директор требовал, чтобы виновный – или виновные – сделали шаг вперёд.

Но никто не делал шаг вперёд.

Видно было, что директор вправду очень разозлился. Ему испортили вечер. Лицо его пошло красными пятнами, а изо рта, когда он говорил, вылетали брызги слюны.

– Отлично! – прогремел он. – Значит, сейчас все вы до единого пойдёте и достанете ключи от своих сундуков. Сдадите эти ключи Матроне, и у неё они будут храниться до конца семестра. Все посылки, которые вы получаете из дома, с этой минуты будут конфисковываться! Я такого поведения не потерплю!

Мы сдали свои ключики и оставшиеся полтора месяца до конца семестра ходили впроголодь. Но все эти полтора месяца Аркл продолжал кормить свою лягушку слизняками через дырку в крышке сундука. Ещё он каждый день подливал туда воду из старого чайника, чтобы лягушка была мокрой и довольной. Я восхищался Арклом за то, что он так хорошо заботится о своей лягушке. Сам он голодал, но не мог допустить, чтобы и она голодала. С тех пор я всегда старался быть добрым к мелким зверюшкам.

В каждой спальне было около двадцати кроватей. Это были маленькие и узкие кровати, выстроенные вдоль стен с обеих сторон. В центре спальни располагались раковины, где мы чистили зубы и мыли руки и лицо – всегда холодной водой, которая стояла на полу в больших кувшинах. Если ты уже вошёл в спальню, то выходить из неё запрещалось – за исключением случаев, когда ты шёл к Матроне доложить, что заболел или поранился. Под каждой кроватью стоял белый горшок, и перед тем как лечь в постель, ты должен был встать на коленки на полу и оставить в этом горшке содержимое мочевого пузыря. Перед отбоем по всей спальне слышалось тихое буль-буль-буль – все мальчики писали в свои горшки. Сразу после этого полагалось лечь в кровать и не покидать её до следующего утра. Где-то в коридоре был туалет, но ходить туда строго запрещалось – оправданием такому проступку мог служить разве что острый приступ поноса. Поход в туалет автоматически причислял тебя к жертвам поноса, и Матрона силком вливала в тебя порцию густой белой жидкости. От неё ты неделю страдал запором.

Спасибо за твоё письмо. У нас ровно 23!!!!!!!!!!!!! мальчика болеют корью! И во всех остальных школах (для мальчиков) тоже корь. Надеюсь у Луиса в остальном всё хорошо.

В первую свою ночь в Сент-Питерсе, когда я после отбоя лежал в темноте, свернувшись калачиком, и отчаянно тосковал по дому, по маме и сёстрам, я думал только об одном. «Где они?» – спрашивал я себя. Где находится Лландафф по отношению к моей кровати? Я попытался разобраться, и это оказалось несложно, потому что в помощь мне был Бристольский залив. Выглянув в окно спальни, можно был увидеть сам залив, а большой город Кардифф, рядом с которым лежит Лландафф, раскинулся на том берегу почти напротив меня, чуточку севернее. Так что, если повернуться к окну, я окажусь лицом к дому. И я изогнулся в кровати так, чтобы оказаться лицом к моему дому и моей семье.

Оказывается у одного паренька, Форда, кроме кори ещё и двусторонняя пневмония!!!!!! Мы все должны подниматся в свои спальни тихо как мыши…

С той самой ночи и на протяжении всей моей жизни в школе Сент-Питерс я никогда не засыпал спиной к семье. Разные кровати в разных спальнях требовали изворачиваться то так, то этак, но Бристольский залив всегда был моим ориентиром, и мне всегда удавалось провести воображаемую линию от моей кровати до нашего дома в Уэльсе. Ни единого раза я не уснул, отвернувшись от моих. Это было большим утешением.

В мой первый семестр в нашей спальне был мальчик по фамилии Твиди. Однажды ночью, едва уснув, он начал громко храпеть.

– Кто тут болтает? – крикнула Матрона, врываясь к нам.

Моя кровать стояла близко к двери, и я помню, как снизу вверх, с подушки, смотрел на Матрону, на её силуэт на фоне освещённого коридора, и думал о том, какой у неё устрашающий вид. Мне кажется, больше всего меня пугала её гигантская грудь. Она приковывала мой взгляд, напоминая таран, или нос ледокола, или, может быть, пару фугасных мин.

– А ну, признавайтесь! – снова выкрикнула она. – Кто болтал?

Мы лежали беззвучно. И тут Твиди, который крепко спал на спине с открытым ртом, снова всхрапнул.

Матрона уставилась на него.

– Храп – отвратительная привычка! – сказала она. – Храпят только низшие классы. Его надо проучить.