Мальчик из саванны

Ночь Сан провел на горе около костра. Спал плохо. Снились страшные сны: десятки, сотни зайцев доверчиво скакали перед Саном, а он хватал их и глотал живьем. Мальчик вскрикивал, просыпался. Сунув в костер веток, снова засыпал. Проснулся с восходом солнца. Однако и оно сейчас Сана не радовало. Он спустился с гор и зашагал на восток. Шел без мыслей и без желаний, в смутном настроении. Давно кончилась чащоба, где Сан встретился с лосем. Открылась степь, окаймленная по горизонту лесистыми горами. Недалеко справа кудрявилась березовая роща, наполненная птичьими звонами. Вверху, словно подгоняемые солнечными лучами, плыли на запад белые паруса облаков. В густой синеве неба сверкнули под солнцем две стремительно летевшие пушинки. Это были "лебеди". Сан укрылся под раскидистой, одиноко росшей сосной. Не хотел он, чтоб его увидели люди. Стыдно ему было перед ними. Когда "лебеди" скрылись за зелеными холмами, Сан вышел из-под сосны и прислушался. Его встревожил топот и чей-то звонкий голос. Вскоре из-за рощи выскочила великолепная черная лошадь с белыми ниже колен ногами. У Сана от восхищения загорелись глаза: лошадь мчалась легко и красиво, как на крыльях. Лошадь-птица! На ней, пригнувшись, сидела девочка лет двенадцати в коричневых шароварах и белой блузке, облаком вздувшейся на спине. - Стой, Белоножка! Стой! - крикнула она и соскочила с лошади.- Ты откуда, мальчик? Сан вздрогнул и завертел головой в поисках какого-нибудь укрытия. - Ты чего испугался? Вот смешной! Девочка внимательно вгляделась и воскликнула: - Так это же Саня! Санечка! Нашелся наконец! Тебя же ищут! И где? В прериях и пампасах... А он здесь! Девочка решительно схватила Сана за руку. - Идем! Ты, наверное, проголодался? Конечно, проголодался! Ну, идем же! Белоножка, за мной! Лошадь послушно пошла за девочкой. Да и Сан не мог устоять перед таким напором. "Ну и ну,- подумал он.- Не девчонка, а вихрь какой-то" - Меня зовут Зина. Запомнил? Зина! А тебя как? - и рассмеялась.- Что это я? Ты же Саня! Санечка! А еще ты похож на Буратино, особенно твой нос. Помнишь сказку про золотой ключик? Она осмотрела его закопченный костюм, обгоревшие рукава. И восхитилась: - Дым! Как приятно пахнет от тебя дымом. Ночевал у костра? Завидую тебе! Смеясь, беспрерывно задавая вопросы и сама же отвечая на них, Зина привела мальчика в березовую рощу. Спиной к ним на небольшой поляне сидел черноволосый с проседью человек. Рядом матово белел невысокий, почти вровень с травой, стол. Сан однажды уже видел подобный столик, сотканный из каких-то неведомых ему полей и умещающийся в свернутом состоянии в сжатом кулаке. Создан он был, видимо, по тому же принципу, что и "лебедь". На столе лежали какие-то яства, остро ударившие в нос. Сан проглотил слюну. Человек оглянулся и с удивлением посмотрел на Сана. - Знакомься, это Буратино, мальчик из сказки,- с серьезным<_>и<_>торжественным видом представила Зина.- Да что ты, папа? Не узнаешь? Это же Саня! Саня нашелся! - Саня? - человек улыбнулся и жестом пригласил присесть.- Ты неплохо осовременила ему имя. Саня! То есть Александр! - он протянул мальчику руку.Будем знакомы, тезка. Александр Грант. А это моя дочь. Придвигайся к столу, если есть хочешь. - Если есть хочешь! - Зина в притворном возмущении всплеснула руками.- Да ты что, пап? Посмотри на него. Он голоден, как сто волков. Да он мою Белоножку съест. У Сана оборвалось что-то в груди. Мигом вспомнился съеденный зайчик. Он вскочил на ноги, оглянулся по сторонам и тут же устыдился своего намерения бежать. Надо признаться во всем. Но как трудно это сделать! Сан сел на траву с опущенной головой. Лицо его жалко сморщилось, на глазах выступили слезы. - Ты чем-то расстроен? - спросил Грант. - Я...- начал было Саня, но губы его задрожали, и он замолк. - Что стряслось? Да говори же! - торопила Зина. - А я... Я зайчика съел. - Кого? - не понял Грант. Саня, торопясь и запинаясь, рассказал о своем вчерашнем пиршестве. - Он сам виноват,- оправдывался мальчик.- Я только поманил его рукой, а он... Сам бросился в руки. - Съел? Ну и что? - искренне изумился Александр Грант.- Из-за этого ты так ужасно переживаешь? Отец и дочь взглянули друг на друга и рассмеялись. Если отец смеялся чуточку нарочито, то Зина хохотала так безудержно и громко, что лошадь, щипавшая неподалеку траву, всхрапнула и посмотрела на свою хозяйку. На губах Сана робко проглянула улыбка. Вина его, видимо, не так уж велика... - Саня! Ха-ха-ха! До чего смешной! Зайчика съел! - не унималась Зина.- Съел прямо у костра? С дымом? Представляю себе! - Видишь ли Саня,- посерьезнев, стал объяснять Грант, зайчиков у нас давным-давно никто не ест. Сотни лет люди не охотятся на птиц и животных, не обижают их. Вот они и привыкли к человеку. - Я понял,- кивнул Саня.- Еще вчера. - Тогда давай завтракать. Саня набросился на паштет. Приготовленный из искусственного мяса, он казался ему вкуснее и ароматнее вчерашней зайчатины. Грант воткнул в землю небольшой стержень с решетчатой антенной. - Установлю связь с нашей квартирой,- пояснил он Сане.- Пусть домашние посмотрят на нас да и на тебя тоже. - Весть о тебе тут же разнесется по всему миру,- смеялась Зина.- Ты же событие! Она рассказала, что живут они в Австралии, но в Сибири бывают часто. Папа ее цветовод. Сейчас он изучает высокогорную растительность Сибири, а потом будет разводить ее на Марсе. - Здесь я подружилась с Белоножкой. Лесник разрешает мне кататься на ней. После завтрака я отведу ее обратно в табун, и мы пойдем пешком. А ты будешь нашим проводником. Далеко на северо-западе взметнулся в небо ослепительный шар. Он повис с минуту, меняя цвета, потом опустился и погас. - Вот кто по-настоящему ходит пешком,- с завистью проговорила Зина.- Это они. - Романтики,- усмехнулся Грант. - Не смейся, папа. Они молодцы. Зина объяснила недоумевающему мальчику, что в их сторону из района Подкаменной Тунгуски идут сотрудники "Гелиоса" - космической лаборатории Солнца. По пути они запускают зонды, имитирующие своим излучением искусственное солнце. Его они собираются зажечь в Приполярье. В экспедиции в основном экологи и биологи, они изучают, какие излучения наиболее благоприятны для растительного и животного мира Сибири. - Романтики,- Грант иронически хмыкнул, подзадоривая дочь.- Выдумывают дополнительные трудности. Подражают экспедициям древних времен. - Правильно делают,- возражала Зина.- Некоторые изнеженные любители природы путешествуют с целой свитой роботов. А они не такие! Все несут на своих плечах. Не признают никаких карманных летательных машин, никакой техники, кроме видеоприемника и пульсатора для разжигания костров... Представляешь,- обратилась она к Сане.- Ночуют они под открытым небом у костров. Пищу готовят сами на огне. Не то что мы со своим свертывающимся столом. После завтрака Грант попросил Саню показать гору, на которой тот ночевал. - Ты же знаток здешних мест,- прокомментировала Зина.- Веди нас. Шли медленно, останавливаясь чуть ли не у каждого кустика цветов. Саня слушал Гранта, раскрыв рот. О любой, даже самой невзрачной травинке тот говорил с нежностью, рассказывал о ее жизни, полной удивительных приключений, о ее связи с земными ливнями и соками, с лучиком самой далекой звезды. И мир, красота его открывались перед Саней с удивительной стороны. Разглядывая какой-нибудь цветок, он видел теперь в нем синее небо, а с его ароматами вдыхал запахи Вселенной. - Здорово? - шепнула Зина мальчику.- Смеется над романтиками. А сам кто? Саня привел отца и дочь на "свою" гору. Грант нашел россыпь каких-то редких цветов и углубился в их изучение, расстелив вокруг странные извивающиеся хоботки-анализаторы. Зина бегала вокруг погасшего костра и ворошила уголь. Потом, встав на колени, понюхала еще теплый пепел и завидовала Сане, проведшему ночь у "первобытного огня". Около полудня Грант сказал: - Нам пора, Саня. По пути доставим тебя домой. Ждут тебя. Мальчик погрустнел. Жаль было расставаться с новыми друзьями, хотелось еще побыть в лесах, напоенных солнцем и птичьими песнями, побродить по полям. Но Сане в этот день определенно везло. Внизу, под горой, послышались голоса, и вскоре на плоскую вершину, раздвигая ветви кустарника, вышли странные молодые люди в болотных сапогах, с внушительными рюкзаками на спинах. Это и были сотрудники "Гелиоса". - Ребята! - воскликнул кто-то из них.- Саня! Молодые люди уже знали из последних известий, что мальчик из каменного века уже нашелся и что он где-то здесь. Они обступили Саню и, знакомясь, пожимали ему руку. Услышав, что отец с дочерью хотят доставить мальчика домой, молодые люди возмутились: - Не отпустим! Вы отправляйтесь домой, а Саню оставьте. Он теперь наш! Вершина с причудливыми каменными палатками понравилась сотрудникам "Гелиоса", и они решили устроить здесь привал. Все хозяйственные дела взяла в свои руки тонкая и хрупкая, но, видимо, с решительным характером девушка. Звали ее Анна-Луиза. Саня глядел на нее во все глаза, удивляясь, как несла она на своих узких плечах такой увесистый рюкзак. Девушка легко сбросила его на землю и объявила: - Сегодня на первое у нас картофельный суп. Нет только воды. - Я знаю, где вода,- живо откликнулся Саня.- Под горой река. Песчаный берег. - Идем туда вместе,- предложил Юджин Вест. Это был самый молодой участник экспедиции, невысокий крепыш с огромным рюкзаком на спине. Юджин подмигнул мальчику, и тот, догадавшись, помог снять ношу с крутых плеч. Из развязавшегося рюкзака посыпалась картошка. К удивлению Сани в рюкзаке оказался самый простой и сильно закопченный котел, набитый, к еще большему изумлению мальчика, обыкновенными камнями. - Для веса. Чтобы тяжелее было,- с усмешкой пояснил Юджин и кивнул в сторону своих попутчиков.- Это они придумали. Вот эти изверги. Почему "изверги", Саня узнал по пути к реке. - В лаборатории Солнца я работаю художником,- говорил Юджин.- Мое участие в экспедиции не обязательно. Но меня нарочно взяли и заставили нести самые большие тяжести. Для моей же пользы, сказали они, чтобы воспитать у меня твердый характер и выбить лень. Ну разве я похож на лентяя? Саня внимательно посмотрел на своего попутчика и словно увидел перед собой старшего брата. Почти такой же крутой лоб, крепкой подбородок, твердые, мужественные черты лица. Вот только какая-то изнеженность в глубине глаз... - Так похож я на лентяя или нет? - допытывался Юджин. - Не знаю,- замялся Саня. - Эх ты,- Юджин потрепал мальчика по плечу и со вздохом добавил:- И ты, Брут! Саня рассмеялся. Его развеселила не только шутка. Его радовало, что может вести разговор на равных. Он знает, кто такой Брут! Он знает многое из того, что знают его новые знакомые. На гору Юджин и Саня поднялись, уже подружившись. Весело переговариваясь, поставили котел на землю. Потом огляделись, не понимая, почему их встретили хмурым молчанием. - Напрасно старались,- послышался чей-то голос. - Почему? - спросил Юджин. - Посмотрите вот на этого растяпу,- Анна-Луиза сурово кивнула в сторону рыжеволосого парня. Тот сидел перед кучей сухого хвороста и держал в руках два камня. Виновато опустив голову, он внимательно и грустно рассматривал их. - А что он натворил? - Потерял где-то пульсатор. Теперь нечем разжечь костер. Не будет у нас горячего супа. Вообще ничего не будет. - С голоду будем грызть сырую картошку,- невесело пошутил кто-то. Юджин смекнул, что дело видно не в пульсаторе, что вся эта сцена разыграна специально для Сани. С какой целью? Об этом Юджин тоже начал догадываться. - Ребята! - воскликнул он.- А что будем делать с раззявой? - Бить,- послышался мрачный голос. - Предложение толковое,- согласился Юджин.- Но смотрите! Он, кажется, сам пытается исправить свою оплошность. Рыжеволосый сунул в хворост сухих листьев и начал старательно бить камнем о камень, пытаясь, видимо, высечь искру. К нему подскочил Саня и весело закричал: - Не получится! Не получится! Разве так надо? Мальчик взял из рук парня камень, осмотрел его и от- бросил в сторону. Забраковал он и второй камень. - Не все ли равно, какие камни,- буркнул рыжеволосый. - Молчал бы уж,- зашикали на него ребята, внимательно наблюдавшие за Саней. А тот посмотрел вокруг и нашел камень, которым пользовался еще вчера. - Медный колчедан,- определил кто-то не очень уверенным голосом. Саня отыскал второй камень и присел к куче хвороста. Рыжеволосый , неохотно уступая место, ворчал: - Ничего не выйдет... Но его оттеснили в сторону. Саня несильно стукнул камень о камень. Веером брызнули искры и впились в сухой мох. Вот он слегка задымился, потом скакнули язычки пламени. Мальчик осторожно сунул туда желтые хвоинки. Молодые люди, боясь дохнуть на робкий огонек, помогали подкладывать сухие листья, тонкие былинки. Минуты через две уже пылал большой костер. Сотрудники "Гелиоса", способные зажечь искусственное солнце, радовались первобытному огню, как дети. - Молодец, Саня! Выручил! Качать Саню! Качать! Радость мальчика перехлестнула через край: он оказался нужен людям! Да еще как нужен! Если бы его сейчас попросили ради общего блага прыгнуть в огонь, он сделал бы это не раздумывая. Как знать, быть может, именно в эти минуты окончательно установились душевные связи с новыми для мальчика людьми, произошла та "психологическая состыковка" с эпохой, которой так долго добивались воспитатели в "Хроносе", а Иван Яснов дома. Мальчик почувствовал себя не воспитанником, не опекаемым приемышем, а понастоящему равным... И даже имя у него теперь чуточку другое: Сан превратился в Саню, в Александра. Обед прошел очень весело. Рыжеволосый парень, переживавший свою неудачу, нерешительно топтался поодаль. Наконец ему разрешили присесть к костру и отведать супа. К радости Сани, рыжеволосый к концу обеда был прощен окончательно. После еды молодые люди располагались на отдых. Некоторые сели перед видеоэкраном послушать музыку и последние известия. Анна-Луиза с подругой тихонько запели. Юджин Вест хотел было вздремнуть в тени под кустом, но его с хохотом вытащили оттуда. - Не позволим! Мы будем отдыхать, а ты работай! Юджин недовольно пожал плечами и шепнул Сане: - Говорил же тебе. Изверги! Саня сочувственно улыбнулся. А Юджин, вздохнув, вытащил из кармана небольшой кубик, который стал развертываться в походный этюдник. К таким фокусам гравитехники Саня давно привык. Они уже не производили на него впечатления. Дальше он был вообще раздосадован: оказывается, рисовали здесь не какими-нибудь цветными лучами, а обыкновенной кисточкой. Но сам этюдник ему понравился. Под синтетическим полотном, заменившим старинный холст, тянулась многоцветная клавиатура. Нажмешь зеленую клавишу - и внизу, в углублении, всплывает зеленая краска, слева, такая же зеленая, но объемная. А справа появляется совсем уж удивительная краска - слегка светящаяся. Саня внимательно следил, как художник накладывал на холст краски. Скалы и деревья у него получились как живые, и даже красивее настоящих. Но вот это красивость, видимо, смущала Юджина. Он хмурился, исправлял отдельные детали и наконец проговорил: - Не то. Юджин нажал на кнопку, и краски, как дождевые потоки на стеклах окна, заструились и поползли вниз. Холст очистился. - Хочешь попробовать? Саня, боясь опозориться, заколебался, хотя руки его так и тянулись к кисточке. Она напоминала ему расщепленную палочку, которой он пользовался давным-давно. - Для начала одной краской, хотя бы контуры,- уговаривал Юджин. Саня закрыл глаза, вспоминая свой рисунок на камне, который остался в далеком прошлом, на берегу Большой реки. И тут возникла в его воображении наездница Зина. Он взял кисточку. Руки и пальцы, не натруженные грубой работой, оказались к радости Сани, еще более ловкими, чем прежде. Они ничего не забыли! Уверенно и быстро мальчик восстановил на полотне свой давний любимый рисунок. Сотрудники "Гелиоса" столпились за Саниной спиной. - Вот это да! - прошептал кто-то.- Не лошадь, а ветер. - Выразительно,- одобрил Юджин. Внутри Сани все пело. Но дальше его ждал конфуз: всадник получился никудышный. - Поза напряженная, ноги слишком коротки и скрючены,- объяснял Юджин.- Нам с тобой еще надо учиться и учиться. Но глаз у тебя верный. Глаз художника. Хочешь попросимся в ученики к Денису Кольцову? Сане не раз показывали картины Дениса Кольцова - одного из старейших художников Солнечной системы. Учиться в его знаменитой "студии талантов" удавалось редким счастливцам. - Примет,- подмигнул Юджин мальчику.- С тобой и меня примет. Учиться живописи можно, конечно, в художественной школе и даже дома. Но живое общение с таким талантом, как Денис Кольцов,- совсем другое дело. Одно его замечание заменяет целую лекцию по эстетике. Через два дня на одной из лесных станций гравипланов молодые люди в последний раз поужинали вместе, а потом разлетелись по домам. От экспедиции в памяти у Сани остались запахи костров, песни парней и девушек, напоенные птичьими звонами леса. В груди долго не угасала праздничное настроение. В Байкалград Саня и Юджин прибыли поздним ве- чером. - Вот наш дом,- показал Саня.- Окно моей комнаты светится. Кто бы это... А брат, как всегда, в своем звездном кабинете. Видишь, его окно мерцает? - Брат у тебя строгий, слышал я о нем,- сказал Юджин.- Предстоит, видимо, головомойка. Но ты крепись. Он ободряюще подмигнул, пожал мальчику руку и сказал: - Встретимся завтра. На эскалаторе Юджин спустился вниз и растаял в темноте. Жил он на нижнем витке улицы. Саня подошел к окну своей комнаты и остановился под тополем-великаном. В его многочисленных дуплах и гнездах еще возились и попискивали птицы, уютно устраиваясь на ночь. Уютом веяло и из комнаты. Саня увидел камин с тлеющими головешками, сидевшего в кресле Афанасия с книгой и почувствовал себя дома. Однако в звездный кабинет мальчик вошел робко и тихо. Иван хмуро взглянул на него. - Явился... В суровом голосе брата Саня уловил знакомые и добрые нотки. Он уже готов был броситься к Ивану, но тот с недовольным видом повернулся спиной, уставился в свой театральный космос и светящимся пунктиром начал прокладывать среди звезд какую-то трассу. О мальчике он будто забыл. Саня вздохнул и начал разглаживать свою одежду. Была она, увы, не только помята. Правая штанина разорвана, рукава обгорели. И вообще Саня выглядел не очень представительно. Особенно, после вчерашнего дня, когда он вместе со всеми продирался сквозь колючий болотный кустарник. На лбу красовался синяк, а на правой щеке и подбородке тянулись царапины. На губах мальчика чернела сажа: час назад он ел у костра печеную картошку. Иван обернулся, смерил мальчика критическим взглядом и мрачно поздравил: - Отлично выглядишь! Любой разбойник позавидует. Рассмеялся и, притянув мальчика за плечи, зашептал в ухо: - Если надумаешь еще раз сбежать, прихвати и меня. Прогуляться хочу, засиделся я. Договорились? - Договорились! Однако времени для походов у Ивана не оставалось ни капельки. Подготовка экспедиции к Полярной звезде шла полным ходом. С космодрома Иван часто прилетал совсем поздно. А потом часами не выходил из своего кабинета, "проигрывая" на звездной сфере варианты маршрута. Саню целиком захватила другая жизнь. В "Хроносе" его отпустили на каникулы, но мальчик часто бывал там и рассказывал Лиане Павловне о своих новых друзьях. По утрам Саня торопился к Юджину Весту, в котором теперь души не чаял.

"Золотое кольцо"

- Слетаем в "Золотое кольцо",- однажды предложил Юджин. Саня знал - так называли гигантскую Солнечную галерею. Там было собрано лучшее, что создали художники за всю историю человечества. "Золотое кольцо" - одно из красивейших сооружений века - висело над волнами Тихого океана, южнее Гавайских островов. До них друзья долетели на быстрых гравипланах и увидели сверху Солнечную галерею - огромное, диаметром пять километров, кольцо, отлитое из золотистого металла. Сверкавшее ярким огнем кольцо разделялось серебряными ободками на секторы. Юджин и Саня побывали сначала в секторе первобытного искусства. Мальчик с волнением рассматривал наскальные рисунки своих прежних современников. Рисунков Хромого Гуна, к сожалению, не нашел. Минуя другие отделы, друзья сразу перебрались в секторы гравитонного века. Юджин рассказывал: - Быть навечно представленным в "золотом кольце" для художника нашего века большая честь. Художник получает при этом высшую премию и звание лауреата "Золотого кольца". Такой чести трижды удостоился Денис Кольцов. Трижды! Однако визит к трижды лауреату "Золотого кольца" Юджин откладывал. Чувствовалось, что он трусил. - Выгнал меня из своей студии за лень,- вздыхая, говорил Юджин.- Ну какой же я лентяй? Трудился как раб. Наконец он собрался с духом и вместе с мальчиком предстал перед великим художником. Перед входом в студию он еще раз напомнил: - Кольцов, конечно, гигант живописи, но свиреп невероятно. Такие напутствия не очень воодушевляли Саню. Но отступать было уже поздно. Входя в куполообразную светлую комнату, он боялся увидеть сердитого великана с насупленными густыми бровями. И опасения его как будто сбывались. Сан, открыв рот, немигающе смотрел на сидящего в кресле пожилого человека с крупной головой, покрытой густой, как туча, шевелюрой. Выглядел живописец таким внушительным и массивным, что Сане почему-то вспомнилась недавно виденная гора Эверест. Но вот гора улыбнулась и жестом подозвала мальчика к себе. - Покажи. Саня робко протянул пластиковые свитки с рисунками. Кольцов развернул их, внимательно вгляделся, и на лице его появилась такая добродушнейшая улыбка с веером морщинок вокруг глаз, что у Сани отлегло от сердца. Он же добрый! - Рисовал раньше? Там, у себя? - спросил живописец и при этом ткнул пальцем вниз, словно в глубину веков. Мальчик кивнул. - Так что же ты молчал? Надо было давно ко мне! Он взглянул на смиренно стоявшего поодаль Юджина, и глаза его под густыми, опаленными сединой бровями насмешливо сощурились. - А с тобой что делать, одареннейший байбак? Ладно, беру обоих, но учтите, искусство - не забава, а тяжкий труд. Будете лениться, оба вылетите в два счета. Саня занимался в самой младшей группе с десятью такими же, как он, мальчиками и девочками. Подолгу рисовали с натуры шары, кубики, цилиндры. Сначала карандашом. Постепенно привыкали к краскам. Учитель был если не свиреп, как обещал Юджин, то требователен до беспощадности. Одни и те же наброски заставлял переделывать по многу раз. Но Саня не жаловался. Для него наступила удивительная своей новизной пора. Все ностальгические зовы и муки древнего ветра забылись. Спал он теперь хорошо. Вставал с солнцем и с солнечным ощущением жизни. Выходил в сад, где перекликались птицы и сверкала роса, дули с Байкала синие радостные ветры. Здесь мальчик старательно выполнял задания учителя, заканчивал наброски, начатые в студии. Наступал яркий день, брызжущий красками и светом. Саня расставлял под тополем этюдник и старался перенести на полотно переливы этого света. Втайне от учителя он уже много дней работал над этюдом под названием "Поющая листва". Когда этюд был готов, Саня отошел от полотна, долго разглядывал его и остался доволен. Листья тополя получились живыми и объемными. Они будто шевелились, стучали и звенели под ветром. Отдельные, пронизанные солнцем листочки горели как зеленые фонарики. Однако учитель отнесся к этюду более чем прохладно. - Пестро, нарядно, крикливо. Злоупотребляешь объемными и светящимися красками. Но техника! Здесь ты обгоняешь своих сверстников. Саня был рад и такой оценке. Если бы знал учитель, каких трудов стоило ему проникнуть в тайну светящихся и объемных красок!.. А время шло. Миновал август. Золотой птицей пролетела осень, отшелестели падающие листья. И к середине октября у Сани была готова картина "Осенний вальс". Мальчик задался дерзкой целью. Он хотел, чтобы картина звучала, чтобы в кружении осенней листвы слышалась мелодия грустного вальса. Долго мучился Саня над своим первым полотном. Но картина оставалась немой. Осень была, а вальса - нет, не было. Однако Ивану картина понравилась. "Творец",- с улыбкой подумал он, не придавая, впрочем, увлечению мальчика серьезного значения. В конце ноября начали порхать редкие сухие снежинки. Саня несколько дней оставался в "Хроносе" - участвовал в ежегодном семинаре по проблемам наблюдений в ареале. А когда вернулся, увидел на крыше дома две смыкающиеся полусферы. Одна из них была прозрачной. - Твоя мастерская,- пояснил Иван.- Подарок от города - по моим чертежам... Идем посмотрим. По лестнице братья поднялись наверх. Купол и стены непрозрачной полусферы были отделаны под малахит и мрамор. Здесь находились Санины эскизы, наброски, этюды. За бархатным занавесом стояло в подрамнике большое чистое полотно - хоть сейчас принимайся писать картину. Но еще лучше была прозрачная полусфера. Органическое стекло защищало от холодных ветров и осадков, но пропускало солнечные лучи, звуки и даже запахи. Здесь художник мог чувствовать себя как летом под открытым небом. Саня носился по мастерской из одной полусферы в другую. Остановился перед братом, но от радости не мог вымолвить ни слова. - А название! - наконец воскликнул он.- Как мы ее назовем? - Я уже придумал,- улыбнулся Иван. - Какое? - Вспомни, где писал картины твой самый первый учитель. - Понял! - ликовал Саня.- Мы ее назовем пещерой Хромого Гуна. Иван пригласил Дениса Кольцова показать необычную мастерскую и заодно похвалиться первой Саниной картиной. "Пещера" великому художнику понравилась, но "Осенний вальс" он разнес в пух и прах. - Рисунок груб, композиция разваливается. А название! Какое-то пошло-красивенькое... И все здесь выдержано в духе этого названия. Краски по-прежнему ярки и аляповаты. Рано еще браться за такие полотна. Увидев в мастерской бюст, он дал задание срисовать его карандашом. - Не торопись. Приноси мне частями - ухо, глаз, подбородок, а потом уж бюст целиком. В студии занятия шли своим чередом: упражнения в композиции, рисунок с натуры, анатомия, свет, перспектива. Это еще не само искусство, понимал Саня, но необходимые подступы к нему. И он не гнушался черновой работы. Дома Саня проводил все свободные часы в "пещере Хромого Гуна". С заходом солнца располагался в непро-зрачной полусфере и под искусственным светом продолжал овладевать азбукой живописи. Глаз, например, он рисовал так старательно, что тот, казалось, как живой весело глядел на своего творца: дескать, молодец, Саня, продолжай в том же духе. Иван видел, с каким ожесточением работал мальчик. И это начало его тревожить. Однажды он ворвался в мастерскую, выхватил из рук Сани начатый набросок и изорвал его в клочья. Изображая гнев, Иван топал ногами и кричал: - Это что? Средневековое аутодафе?! Самосожжение на костре вдохновения?! Не позволю. В добрые старые времена таких розгами пороли! Афанасий испуганно вытянулся в струнку, держа руки по швам. Но Саня понимал брата. Подумал, что на месте Ивана он, пожалуй, тоже тревожился бы не меньше. Утихнув, Иван ворчливо заметил: - Хватит. С завтрашнего дня будешь жить по моему расписанию. С тех пор, прежде чем засесть за свои расчеты, Иван шумно влетал в святилище начинающего художника и с порога кричал: - Эй, фанатик! Кончай самоизбиение. Отправляемся в тайгу, в дебри, в глухомань. Часа по два носились братья по заснеженной тайге. Иногда к ним присоединялись Антон и Юджин Вест. Сибирский лес открывался Сане с новой стороны. В своей мастерской, опять втайне от учителя, он начал писать большую картину под названием, увы, снова весьма банальным - "Зимняя сказка". В конце зимы Саня решил навестить Зину. Справочная служба дала ему австралийский адрес биолога Александра Гранта. Саня окутался облаком видеосвязи, назвал индекс. Когда облако рассеялось, мальчик решил, что попал в какую-то оранжерею так много было кругом невиданных цветов. Они росли на подоконниках, на полу, свисали с потолка наподобие люстры. Зину он тоже сначала не узнал. За оргафоном - овальным музыкальным инструментом - сидела незнакомая печальная девочка. И звуки, которые она извлекала из оргафона, были такими же задумчивыми и печальными. Девочка подняла голову и увидела видеопосетителя. - Зайчик! - вскочила она и завертелась вокруг возник- шего из тумана гостя.Буратино! Какой ты умница, Саня, что догадался посетить нас. А ну, выкладывай новости! "Вихрь",- улыбался Саня. Он рад был видеть прежнюю ураганно-веселую Зину. Но вот она снова села за оргафон, чтобы сыграть понравившуюся ему музыкальную пьесу. И снова Саня поразился. Зина ли это? Лицо девочки затуманилось, стало незнакомо строгим и печальным. От грустных, скорбно-протяжных переливов у Сани тревожно и сладко защипало в груди. Взглянув на гостя, девочка рассмеялась. - Нет, не буду тебе играть. У тебя такой грустный вид. Лучше поговорим. Слышал? Это наш молодой композитор известен пока лишь на нашем континенте. - А это? - Саня показал на потолок.- Как они растут? - Вниз головой? Это папа получил новый вид. Они растут во всех направлениях. Цветы пригодятся на космических объектах в условиях невесомости. Я тоже буду цветоводом. А ты? "Художником",- хотел сказать Саня, но почему-то застеснялся и промолчал. - Приходи в гости,- пригласил он и торопливо попрощался. Зина не стала "включаться" в Санину комнату по видеооблаку. Она явилась лично. Картины Зина одобрила, еще больше ей понравился камин. И уж в совершеннейший восторг привел ее Афанасий. В тот день к нему пришел Спиридон - кибер одного из коллекционеров. По заданию своего хозяина он принес для обмена томик Лукреция. Обмен состоялся честь по чести. Однако Спиридон не удержался и, уходя, прихватил с полки еще одну книгу. Афанасий это за- метил и устроил шумную сцену. - Что они там не поделили? - спросил Иван, входя в комнату Сани. Распахнулась дверь библиотеки. - Какой позор! - вопил Афанасий, за шиворот вытаскивая оттуда Спиридона.Стащил. Книгу стащил! - Гнусная клевета! - возмущался Спиридон, высвобождаясь из цепких лап своего собрата.- Ничего я не брал. - Не брал? А это что! - Афанасий ловко запустил руку под комбинезон Спиридона и выхватил оттуда книгу.- Вот она! - Не понимаю... Случайно попала...- глупо оправдывался Спиридон. Афанасий в шею вытолкал проворовавшегося собрата, но еще долго не мог успокоиться. Зина хохотала, глядя на кибера, кипевшего благородным негодованием. А Саня поражался, как бесподобно копировал Афанасий хозяина! В своем бутафорском гневе он так же потрясал кулаками, топал ногами и кричал: - Жулик! Ворюга! В добрые старые времена таких розгами пороли! Иван погрозил Афанасию пальцем: не передразнивай. - Какой милый,- прошептала Зина и предложила братьям: - Давайте меняться киберами. У нас тоже забавный. Но какой-то тихий. Вообразил себя поэтом и все время пишет стихи. Такие смешные и глупые. Нет, меняться Саня не хотел. К Афанасию он привязался. Тот даже помогал ему, вдохновлял, на все лады расхваливая начатую "Зимнюю сказку". Мальчик, конечно, понимал, что кибер в искусстве не смыслит и может лишь имитировать восприятие прекрасного. Но Саня старался не думать об этом. Ему приятно было чувствовать за спиной пусть электронного, но доброжелательного зрителя. Афанасий, посматривая, как продвигается работа, то и дело прищелкивал языком и восхищенно восклицал: - Красиво! К середине лета картина была готова, и Сане казалось, что Афанасий прав. Получилось и в самом деле красиво. Просто здорово получилось! На заснеженных кустах и деревьях блещут хрустали, а морозный воздух вышел таким ощутимым и стеклянно-прозрачным, что так и чудится: вот-вот зазвенит. У Дениса Кольцова картина вызвала восторг. Но такой, что Саня готов был сквозь землю провалиться. - Как красиво! Какая пышная, ослепительная красота! И название... Такое же яркое и оригинальное. Взглянув на убитого Саню, художник постарался смягчить удар: - Прости, малыш. Ты же сам понимаешь, что это не красота, а красивость. Саня кивнул. Сейчас он с беспощадной ясностью видел это. - Твоя картина похожа на снимок. На цветной голографический снимок. А в чем задача художника? - Увидеть мир таким, каким его еще никто не видел. - Вот и ищи свой взгляд на мир, воплощая свои настроения. Саня притронулся к кнопке на краю мольберта. Если нажать ее - краски тут же разбегутся по своим местам. - Ни в коем случае! - остановил его Кольцов.- Картину не смывай, краски зафиксируй. Не обращай внимания на старого ворчуна. Картина хорошая. Да, да! Хорошая. Но только в техническом отношении. Мы ее сохраним в учебных целях. Пусть твои товарищи посмотрят, как надо владеть кистью. Такая похвала уже не радовала Саню. Он и сам знал, что владеет кистью хорошо. Но от этого художниками не становятся. Саня был так подавлен неудачей, что работа валилась у него из рук. Он все чаще покидал мастерскую и на "лебеде" отправлялся за город. Мальчик бродил по лесам и лугам и размышлял: в чем же оно заключается, необычное, художническое видение мира? "Ищи свой взгляд..."- вспомнил он слова учителя. Легко сказать - ищи!.. Как-то ранним утром Саня забрел в сосновый лес с небольшими, поросшими вереском полянами. Чуткий, по-лусумеречный лесной покой нарушался струнной перекличкой синиц, изредка вливались флейтовые посвисты иволги. А над всеми пернатыми оркестрантами царил барабанщик-дятел. Но вот солнце коснулось макушек сосен. Полумгла дрогнула и отступила. И полилась другая, беззвучная музыка. Солнечные лучи сначала пробивались сквозь густые ветви острыми иголочками, тянулись по земле сверкающими паутинками, потом стали осторожно переливаться через кроны деревьев. Хлынул настоящий солнечный водопад. Саня следил, как мягкий, скользящий свет нежно лепит объемы, создает перспективу и настроение... Долго наблюдал мальчик игру солнечных лучей. Не- ясные мысли бродили в его голове. Вдруг, осененный внезапной догадкой, он вскочил на "лебедя". Вернулся в мастерскую и торопливо набросал на полотне контуры композиции. Картина настолько сложилась в воображении, что Саня начал писать ее с легкостью, удивившей его самого. Будто кто-то другой водил его кистью. Но легкость была кажущейся. Добиваясь отточенной чистоты мазка, одну и ту же деталь мальчик переделывал много раз. Картина постепенно оживала, приобретала глубину и объем. Саня трудился всю осень, зиму и весну. Работал втайне от всех, даже от брата. Афанасию он запретил появляться в мастерской. Однажды кибер все же проник туда и тихонько пристроился за спиной мальчика. Еще не разобравшись толком, Афанасий с восхищением прищелкнул языком: - Красиво! - Иди, иди! - смеялся Саня, выпроваживая робота.- В живописи ты разбираешься еще меньше меня. К середине лета, когда Сане исполнилось четырна-дцать лет, картина была готова. Мальчик хотел назвать ее "Симфония света". Но, решив, что звучит это слишком красиво ("во вкусе Афанасия"), оставил картину без названия. Саня любовался своим полотном, но что-то в картине смущало, даже тревожило его. Но что - он так и не мог понять. Наконец решился показать свою работу брату и Денису Кольцову. Иван долго смотрел на полотно, а потом чуть наклонился (мальчик почти догнал его ростом) и шепнул: - Молодец! Это что-то настоящее. Денис Кольцов взглянул на картину сначала с профессиональной точки зрения и увидел искусство конт-растной светотени, выразительное и драматическое. На холсте шла как будто непримиримая борьба. Ранние солнечные лучи острыми шпагами протыкали глубокую тень. Свет переливался через кроны деревьев и широкими сверкающими клинками рубил, рассекал уползающую в чащобу мглу. Но и мгла не казалась олицетворением зла и поражения. Она цепко сопротивлялась, обхватывая клинки света своими щупальцами, сознавая, что придет черед - и она снова вернется. И снова начнется борьба двух вечных стихий, одушевленных и почти разумных начал. Старый учитель поцеловал своего ученика. - Изумительно! Талантливо! Картина открывает людям глаза! Я теперь по-иному буду смотреть на свет и тьму, ты помог мне увидеть в них великую и живую тайну, которая вечно ускользает от нас... А как мы назовем картину? Давай пока просто "Свет и тьма". На ней, словно живые, борются боги света и тьмы. "Боги"...- настроение у Сана мигом упало.- Вот что, оказывается, смущало меня. Только не боги - древние духи. Дикие суеверия колдунов..." - Ты чем-то недоволен?- спросил учитель.- Или название не нравится? - Название хорошее. - И картина отличная! Я знал, что художник ты самобытный. "Не самобытный, а первобытный",- хмуро думал Саня. Оставшись один, он долго не отходил от холста. Учитель все же прав: картина удалась. Саня опять залюбовался игрой света на холсте и вдруг вспомнил закат в родной саванне, представил себя одетым в звериные шкуры, сидящим в сумерках на травянистом холме. В закатном пожарище он видел тогда пляску ве-селых и добрых духов огня. "Почти то же самое и сейчас не холсте..." - мелькнуло у Сани. Остро вдруг кольнули где-то читанные слова: "первобытный мифо-логизм". "Нет, так не годится,- решил Саня.- Надо писать картины гравитонного века, а не каменного". Он притронулся к кнопке на мольберте, чтобы смыть краски. Но, взглянув на полотно, отдернул руку. Уничтожать такую картину показалось святотатством. Несколько дней боролся с собой мальчик и все-таки решился - нажал кнопку. Холст очистился. Дениса Кольцова этот поступок возмутил до глубины души. - Варварство! - гневно кричал он.- Истребление культурных ценностей. Вандализм! Старый учитель несколько дней не разговаривал с мальчиком. Саня страшно переживал, но твердо стоял на своем: в творчестве не отставать от века! Писать как все! - Зачем ты сделал это? - хмурясь, выговаривал брату Иван. - На картине духи света и тьмы. Но ведь в действительности никаких духов нет! - Ну и дурак же ты, Александр! - в сердцах вос-кликнул Иван.- И не духи в твоей картине, а душа природы светится. Вернее, светилась... Эх, поговорил бы я с тобой, да не хочется ссориться на прощание... - Уже? - губы мальчика дрогнули. - Уже, Саня,- вздохнул Иван, глядя на погрустневшего брата.- Наш "Призрак" готов к отлету... Не переживай, ты ведь почти взрослый. Скоро я вернусь. А с тобой всегда остаются друзья - Антон, Юджин, Зина... И еще - Афанасий! Иван улыбнулся, хотя ему было совсем не весело. Месяц спустя не космодроме Ивана Яснова провожали самые близкие друзья и брат Александр.

После долгой разлуки

"Призрак" вернулся через два с половиной года. На космодроме среди встречавших Иван с трудом узнал младшего брата. - Саня! Ты ли это? Ну и вымахал же! Они крепко обнялись. - Ого, и усы намечаются! - весело изумлялся Иван.- Прямо жених! От него не укрылось, что Санины щеки чуть порозовели при этих словах. "А что, может, уже и влюбился. Не мальчик - семнадцать скоро..." Торжественное заседание во Дворце космоса транслировалось на всю Солнечную систему. Но доклады участников экспедиции Саня слушал не очень внимательно: самое главное Иван рассказал ему еще там, на космодроме, в первые часы после встречи. О чудовищных пространственно-временных вихрях и водоворотах, едва не поглотивших "Призрак". О неистово пылающих безднах Полярной звезды, где безвозвратно сгинули все запущенные зонды. О диковинных планетах, самую загадочную из которых нарекли Надеждой - так звали любимую Ивана, погибшую в звездном рейсе за полтора года до того, как первобытный мальчик Сан очутился в гравитонном веке... В Байкалград братья прилетели ранним утром. Над знакомым водоемом еще стлался туман, и роса осколками звезд блестела на траве. Цвела черемуха, топольвеликан окутался, словно зеленым дымом, молодыми и клейкими листьями и звенел весенними птичьими голосами. "Дома! - счастливо вздыхал Иван.- Наконец я дома!" Стоявший у порога Афанасий сделал замысловатый старинный реверанс, чуть не упав при этом, и напыщенно произнес: - Рыцарю дальних странствий мой почтительный поклон. - Ну и Афанасий! - качал головой Иван.- Где ты этого нахватался? Опять же в средневековых романах? Смотри, свихнешься на них. Кабинет хозяина Афанасий содержал в отличном состоянии. На столе лежала стопка добытых им редких книг. Среди них самым ценным приобретением была "Божественная комедия" Данте. Иван листал книгу и был счастлив, как ребенок, получивший новую игрушку. Потом посмотрел на Афанасия и строго спросил: - Не украл? - Никак нет! - с достоинством ответил кибер и прищелкнул каблуками.- Обменял у библиофила из Варшавы Виктора Ситковского. - Сейчас проверю. Помнится, ты как-то стащил у него две книги. Иван связался с Варшавой и выяснил, что на этот раз состоялся честный обмен. После завтрака братья поднялись в мастерскую. - Вижу, ты не сидел сложа руки,- одобрил Иван, разглядывая многочисленные этюды и картины. Особенно ему нравилась "Наездница". - Кто это верхом на лихом коне? - заинтересовался он.- О, да это же хохотунья Зина! "Не такая уж хохотунья",- хотел сказать Саня, но промолчал. Он чувствовал, что всадница не получилась. Даже конь у него мыслящий. А психологический портрет человека - плоский, однозначный. Как ни бился художник, не удавалось ему передать текучесть и неуловимость Зининых настроений. Временами - и это было для Сани необъяснимым - девушка казалась веселой и грустной, доброй и гневной, нежной и строгой. И все это одновременно! Все это сливалось в ней в единое целое, как цвета в радуге или краски в закатном небе. Зина догадывалась: юноша влюблен в нее. Это льстило девушке, радовало ее и в то же время... забавляло! Она поддразнивала Саню, прикидываясь кроткой и нежной. И вдруг взрывалась звонким смехом, способным ужалить и не такое легкоранимое самолюбие, как у Сани. Смешное, неуклюжее в нем она умела подметить удивительно метко. Но долго обижаться Саня не мог. Обида проходила и он снова смотрел на Зину с восхищением - так прекрасны были ее смеющиеся глаза, ее летящие черные брови... Иван решил устроить себе нечто вроде каникул и полностью доверился Сане, желавшему показать звездному скитальцу "неведомую планету". - Такой планеты ты не найдешь и за миллионы световых лет отсюда,- говорил Саня. Каждый день они отправлялись по новому маршруту, и Иван не узнавал порой знакомых мест - так многое изменилось за два с половиной года. Однажды приземлились в густой роще. Иван не знал даже, на каком они материке: кабину гравиплана юноша так зашторил, что старший брат не мог видеть проносившиеся внизу ландшафты. Иван вышел из рощи и очутился на берегу тихой реки. За ней открывались щемящие, повитые голубизной дали. Под косыми лучами восходящего солнца сверкали луга, в чистом небе плыли алые голубые облака. - Куда же ты меня затащил? - воскликнул Иван.- В какую райскую страну? - Догадайся. Может, тебе подскажет вот этот пока единственный в своем роде город. Он не висит на месте, а передвигается на волнах тяготения, как на морских волнах. На аквамариновом горизонте, меж кучевых белобоких облаков, Иван разглядел сказочный воздушный город, издали похожий на старинный морской корабль с туго надутыми парусами-секторами и бушпритом-энергоприемником. Даже транспортные эстакады между секторами и зеленоватым корпусом тянулись наподобие мачт и такелажных снастей. Удивительный город почти не отбрасывал тени: "днище" его светилось голубизной, сливаясь с красками неба. Иван морщил лоб: где он видел это чудо гравитонного градостроительства? - Вспомнил! Это же Рязань! Но когда успели?! Я же видел все это в макете... - Пока вы там проделывали всякие штучки со временем, люди не теряли его даром,улыбнулся Саня. Не раз после этого прилетали братья в лесостепь, где шумели травы с медовыми запахами, где по синему горизонту плыл, соперничая белизной с облаками, многопарусный дивный город-бригантина с двухмиллионным экипажем. Они ходили по лугам, отдыхали в прохладных рощах. Иван с удивлением узнавал в младшем брате другого человека. От детской "первобытности" не осталось и следа. Перед ним был современный юноша, немного, правда, застенчивый и с грустинкой в глазах, но с ясным и счастливым ощущением жизни. Однако что-то в нем осталось и от прежнего Сана. Что-то очень редкое и ценное, помогавшее ему видеть и воспринимать мир иначе, чем другие люди,- глубже, своеобразней, одухотворенней. "Мудрость двух эпох",- вспомнились Ивану слова психолога. И слушать младшего брата было интересно. Было в его словах что-то свое, какие-то искорки и соки образной речи. - Постой! - осенило Ивана.- Уж не пишешь ли ты стихи? Саня смущенно признался: есть такой грех. - Покажешь? - Не знаю... Однажды они сидели на зеленом холме и долго, до хрипоты, спорили об искусстве, о музыке. Иван был задет за живое: он почувствовал, что в этой области порядком поотстал от Сани. Спор закончился весьма неожиданно. На весь этот день синоптики запланировали в среднерусской полосе сухую, солнечную погоду. Но в их небесном механизме, в этом хитром переплетении силовых полей, внезапно что-то разладилось. Какой-то циклон вырвался из-под контроля и пошел гулять по степи, как Соловей Разбойник. Он свистел ливнями, встряхивал землю громами, полосовал небо сабельными взмахами. Братья вскочили на ноги и ошарашенно глядели на обступившую весь небосклон тучу, исчерканную ветвистыми молниями. Потом все поняли и расхохотались. Разгоряченные и потные, они запрокидывали лица навстречу освежающему дождю, ловили ртом тугие струи. В разрывы туч глянуло солнце. Но ливень от этого только разъярился. Он гудел, ликующе барабаня по траве. Веселились и братья. Они скакали по лужам, как малыши. Взметывая брызги, что-то кричали друг другу, ничего не слыша и почти ничего не видя,- все исчезло в серебряном кипении ливня, клекоте воды и сиянии брызг. Ливень прекратился так же внезапно, как и начинался. Синоптики прекратили циклон, усмиренная туча сконфуженно уползала за горизонт. И снова в небе ни облачка. Один лишь город-бригантина сверкал в синеве своими парусами. - До чего хорошо, черт побери! - восклицал освеженный дождевым душем Иван. День этот надолго запомнился братьям. В августе их вылазки на природу прекратились. В "Космосе" - гигантском сооружении, повисшем между Землей и Луной,- создали лабораторию искусственных коллапсаров, и Яснов стал ее руководителем. Дома он опять засиживался в своем звездном кабинете до глубокого вечера. Работа приносила Ивану радость. Но брату своему он все же чуточку завидовал. "Саня,- говорил он себе,- познал высшее счастье - счастье художественного творчества..." Осенью юноша начал новое полотно "Бригантина", где задумал в необычном освещении изобразить городпарусник. Город этот волновал воображение Сани, казался символом великого века, бережно хранящего связи с прошлым. - Наконец-то! - радовался Денис Кольцов, посетивший мастерскую ученика.Наконец-то ты повернул от суховатого реализма к парусам романтики. Сколько раз говорил тебе, что романтизм - твоя стихия. А это кто? - спросил он, разглядывая стоявший рядом с не-оконченной "Бригантиной" портрет.- О, это же Юджин Вест, твой коллега!.. Однако ты его не пощадил! С картины, казалось, глядел волевой человек с лицом твердым и решительным. Но в ленивом прищуре глаз, в из глубине угадывалось нечто сибаритское, из- неженное. - Мужественный, волевой лентяй! - с жесткой усмешкой подытожил свои впечатления учитель.- Да, не пощадил ты своего друга, не пощадил. Во второй полусфере мастерской Денис Кольцов увидел дымчатый занавес. За ним угадывалась какая-то картина. - Новый пейзаж? - спросил художник. - Да. - Пока секрет? Саня кивнул и с грустью подумал, что секретом картина останется, видимо, навсегда. Секретом для всех, а для него самого - загадкой. Работал он над ней уже два года. Работал упорно, не щадя себя, и в то же время словно отдыхал над ней, отводя душу. Однажды - это случилось год назад почувствовал, что картина ускользает из-под его власти, не подчиняется его разуму. Она будто сама водила его кистью. Но самое удивительное: это воспринималось не как рабство, а как высшая свобода. Такую же раскованность Саня ощущал, когда писал "Свет и тьму". Вот это его и настораживало: нет ли здесь опять какого-нибудь "первобытного" подвоха? Странная получалась картина, очень странная... Непонятная для самого художника, будет ли она понятна другим? Не раз порывался Саня смыть краски, очистить полотно. Но рука не поднималась. Вот и сейчас он стоял перед покрывалом и не знал, что делать. Денис Кольцов подошел к юноше. - Готовься, Саня, к выставке. Могут, конечно, и поругать. Но на люди выходить пора. Предложим "Наездницу", два-три пейзажа и портреты. Жаль, что "Бригантина" не закончена. Выставка художников Азиатского континента открылась в Бомбее. Саня дважды побывал там и увидел немало хороших картин. Но и свои полотна, особенно пейзажи, считал достойными приза. Засыпая накануне знаменательного дня - дня присуждения призов, Саня представлял, как его картины, одобренные в Бомбее, уже летят в Венецию - на выставку всемирную. А там глядишь.. В разгулявшемся воображении возникло заветное "Золотое кольцо". Стать лауреатом "Золотого кольца"! Эта мысль показалась такой несбыточной и сумасбродной, что Саня рассмеялся. Заснул он с улыбкой: в успех на выставке зональной он, во всяком случае, верил. В день присуждения призов они сели перед экраном и подключились к Бомбею. На специальной платформе за круглым столом уже расположились члены жюри искусствоведы и художники, накануне подробно обсудившие между собой все полотна. Денис Кольцов отсутствовал, так как среди участников выставки было немало его учеников. Платформа плыла из одного зала в другой, останавливаясь перед полотнами, достойными внимания. К удивлению Ивана, Юджин Вест, работавший куда меньше Сани, получил почетный приз. Телезрителям показали этот приз - бюст Леонардо да Винчи из меркурита редчайшего минерала, найденного пока лишь на Меркурии. Саня повернулся к брату. "Ай да Юджин!" - говорил его взгляд. Но вот юноша снова взглянул на экран, и улыбка мигом сбежала с его лица: платформа вплывала в зал, где находились его картины. Члены жюри начали, казалось бы, с похвал, отметив зрелое мастерство юного художника, его высокую технику. "Далась им эта техника",- с неудовольствием подумал Саня. Говорилось и о таланте, заметном в отдельных деталях. Кто-то из членов жюри уточнил: "Талант, закованный в цепи подражательности". Его поддержали, заговорили о вторичности не только в манере письма, но и в самом видении мира. И уж совсем холодом обдали чьи-то слова: "Заданность замысла, спокойствие дисциплинированного мастерства..." О чем еще говорилось? Саня плохо слышал и почти ничего не видел. Словно туман опустился на глаза, уши заложило ватой. Понял лишь, что ни одна картина не удостоилась приза... - Крепись, малыш,- услышал он голос брата.- У тебя еще все впереди. - Я что... Я ничего,- вяло ответил Саня и ушел в свою комнату. Сел, глядя в камин. Перед ним вдруг открылась беспощадная правда о своем творчестве. "Вторичность... цепи подражательности..." - эти жестокие, но верные слова не выходили из головы. Так было с красивенькой "Зимней сказкой", так и теперь... "Меня просто жалели. Из жалости говорили о таланте. Вот Юджину все дается легко, потому что он действительно талантлив. А я бездарность. Трудолюбивая бездарность". Вспомнилось детство, когда он вот так же сидел перед камином и думал: "Зачем я здесь?" В душу снова заползала мысль о своей ненужности, "первобытности". Шесть лет он занимается живописью. А чего добился? Научился красиво, "технично" копировать натуру. Но с этим справится и Афанасий, если его как следует поднатаскать... Правда, в мастерской, за дымчатым покрывалом, стоит еще одна картина. Ее пока никто не видел. "И хорошо, что не видел",- подумал Саня. Сейчас она представилась не только странной, но и сумбурной. В лучшем случае банальный пейзаж. Утром Иван, взглянув на осунувшееся лицо брата, предложил: - Ты пока отдохни от картин. - Я к ним больше вообще не прикоснусь. - То есть как это не прикоснешься? Ты же художник по натуре. Другое дело, что отдохнуть, конечно, надо. Давай-ка возобновим наши походы, поговорим о живописи, о музыке, о стихах. Кстати, покажешь мне когда-нибудь хоть одно свое стихотворение? Он взял неохотно протянутый Саней лист с чуть светящимися буквами, отпечатанными на светографе, и прочитал: Когда в лесу - глухом, угрюмом Костер впервые запылал, Далекий пращур и не думал, Что первым космос штурмовал. Колумб межзвездных поколений! В полете смелом меж светил Ты вспомни тех, кто сумрак древний Огнем впервые осветил. - А мысль не дурна! - воскликнул Иван.- Но вот по форме...- он чуть замялся.Стихи мне кажутся несколько старомодными. Они неплохо выглядели бы где-то в веке двадцатом, даже девятнадцатом. - В моем веке,- Саня опустил голову.- В каменном. - Тоже мне максималист нашелся! - Иван рассердился не на шутку.- Или все ему подавайте, или ничего! Или Цезарь, или никто! А до Цезаря в живописи надо трудиться и трудиться. Искать себя, рвать цепи зависимости и подражательности. И не переживай ты так свою временную неудачу. У кого их не бывает? А стихи, конечно, пиши, хотя, на мой взгляд, ты все-таки не поэт, а художник. "Не поэт и не художник",- уныло думал Саня, оставшись один в своей комнате. Он сидел перед камином и бесцельно ворошил пылающие головешки. Лист с красиво напечатанными стихами бросил в огонь. Пластиковая бумага долго сопротивлялась. Чернела, шевелилась, корежилась и наконец вспыхнула. "Вот и все,- подумал Саня.Так бы и с картинами..." И вдруг холодным потом прошибло: он же давал стихи Зине! - О, да ты еще и поэт! - удивилась девушка. Но, прочитав, ничего не сказала, видать не хотела огорчать... Только улыбнулась, показав свои ровные и красивые, как у Антона, зубы. Мысль о зубах окончательно доконала Саню. Он вспомнил, как стоял тогда перед Зиной и широко ухмылялся,- этакий зубастый дикарь, довольный своими бездарными древнекаменными виршами... От этого воспоминания Сане стало так больно, что он застонал. Собственная жизнь в гравитонном веке показалась ему не только никчемной, но и постыдной. Первобытный! Нелепый обломок прошлого!.. Его жизнь жалка и бессмысленна в этом мире, где заняты все своим делом. Все ли? За эту мысль Саня поначалу ухватился, как утопающий за соломинку. Он вспомнил о так называемых "вечных туристах"... Не о тех, кто после упорных трудов и напряженных творческих поисков уходил в леса и луга или совершал турне по планетам Солнечной системы. "Вечными туристами" называли людей, ни к чему не прикипевших душой, работавших с прохладцей - лишь бы выполнить необременительный трудовой минимум. Много времени они проводили в развлечениях - путешествовали по континентам Земли, по городам Марса, Ганимеда, Венеры, охотились на искусственных зверей в густо разросшихся джунглях Луны. Таких людей было немного, и обузой для общества они не являлись, хотя частенько и становились мишенью юмористов и сатириков. Саня знал: как выходец из далекой эпохи, он мог бы стать пожизненным, "вечным туристом", не вызывая обидных усмешек. К нему отнеслись бы с пониманием. Но жить "просто так", не отдавая себя людям? Жить впустую?.. Этого Сан и представить не мог. "Вечный" туризм представился ему засасывающей дырой, черной ямой... Так где же выход? На другой день после завтрака Саня сказал: - Слетаю в "Хронос". - Конечно! - согласился Иван.- Посидишь у хроноэкрана, развлечешься. Для сотрудников "Хроноса" Саня всегда был желанным гостем. Посидев у хроноэкрана, понаблюдав за жизнью в ареале, за перелетами птиц и поведением зверей, он обычно прилетал домой к обеду или вечером. Но в этот вечер в кабинете Яснова из видеооблака возник Октавиан и спросил: - А где наш питомец? Что-то давно его не видно. - Как? - удивился Иван.- Он не был у вас? Но ведь он полетел в "Хронос"! - Его охватило беспокойство. Не вернулся Саня и на другой день. Неужели опять сбежал? Объявлять розыск было неловко - не мальчик, семнадцать уже парню. А если что-то случилось? Подождав до полудня, Яснов обратился в Спасательную службу. Попросил начать поиски.

"Полонез"

Ожидая сообщений от поисковых групп, Иван не находил себе места. Бесцельно бродил по саду. Прохладный сентябрьский ветер гнал по земле опавшие листья. "В ареале сейчас все наоборот,- подумал Иван.- По натуральному времени начинается весна". Мысль об ареале вызывала почему-то тревожные предчувствия, и он повернул к дому. Зашел в Санину комнату. Она казалась пустой и холодной, несмотря на то, что увлекшийся Афанасий развел в камине слишком жаркий огонь. Иван поднялся в мастерскую и от неожиданности остановился у порога. Рядом с картинами, вернувшимися с выставки, он увидел... давно уничтоженное полотно "Свет и тьма". Мистика! - Откуда это? - спросил Иван у кибера. - Это я! - Афанасий хвастливо ткнул себя пальцем в грудь.- Я видел, как Саня собирался и долго не решался смыть краски. И я раздобыл редкий аппарат нейтронный молекулятор. С его помощью можно до последнего атома скопировать любую вещь. - И ты успел снять молекулярную копию? Ай да молодчина! - Здесь еще одна картина,- сказал польщенный Афанасий.- Саня никого к ней не подпускал. Но я все же заглянул... Красиво! Показать? Кибер притронулся к стене - и дымчатый бархат покрывала заструился, поднялся вверх и растворился в потолке. Большое полотно открылось глазам Ивана. Холмик на переднем плане, поросший овсюгом и клевером, был как будто знаком. Совсем недавно они отдыхали с Саней здесь, в тени редких берез, а за холмом парил в небе причудливый город-парусник. На картине города не было, но почему-то ясно угадывалось, что он там, за спиной. А впереди распахивалась странная, волнующая бесконечность. Современная среднерусская лесостепь как-то незаметно и плавно, окутываясь сиреневой дымкой, переходила в древнюю саванну с густыми травами и редкими деревьями. Словно вся история открывалась перед Иваном, словно он видел мир глазами людей всех времен сразу. Связь времен подчеркивалась рекой, текущей из сиреневой дали, будто из глубины веков. Как и всякий художник, Саня запечатлел, конечно, всего лишь один миг. Но в этом миге ощущалось дыхание вечности. - Удивительно,- шептал Иван, то отходя от полотна, то приближаясь. Но дальше его ждали вещи еще более удивительные. Сначала все на картине - травы, деревья, сам воздух - выглядело застывшим в немой печали. Но чем больше Иван всматривался, тем больше казалось, что пейзаж что-то говорит, шепчет. Это ощущение исходило от шумящих трав и листьев, от таинственных перепадов света, от жаворонка. Сам он на картине не был виден. Но так и чудилось, что он висит в небе и сплетает серебристые узоры своих песен. И еще река... Ее ритмично чередующиеся извивы, усиливая впечатление бесконечности, напоминали грустно протяжную песню о чем-то безвозвратно утерянном, оставшемся там, в глубине тысячелетий - в этой повитой синью дали. Иван встряхнул головой, пытаясь избавиться от слухового наваждения. Потом закрыл глаза и попытался трезво рассуждать. Да, своей необычностью и совершенством картина Сани создавала сильный и своеобразный эмоциональный настрой, воздействовала одновременно на центры зрительные и слуховые. Видимо, так. Но что же ему послышалось? Один из старинных вальсов? Иван открыл глаза. И снова перед ним все заискрилось, наполнилось шелестом трав, напевами реки, музыкой степей. Нет, это не вальс... Тут что-то более глубокое и нежное, трогающее до глубины души, до слез. Но что? И вдруг взгляд Ивана упал в затаенный угол картины, где светилась подпись-намек, подпись-подсказка: "Полонез". Верно! Как он мог забыть? В старину полонезы писали Чайковский, Шопен и многие другие. Но здесь слышался единственный в своем роде полонез, уже не одну сотню лет тревожащий души людей,- "Полонез" Огинского. Иван глядел на картину и слышал бессмертную мелодию - невыразимо грустную и в то же время пронизанную солнцем и светлыми чувствами. В ней вылилась душа художника. В ней было все, что тревожило Саню: и тоска по утраченной родине, и радость приятия нового, и благоговение перед жизнью, и снова печаль. - Или я совсем ничего не понимаю в искусстве, или это... - Красиво! - торжественно возвестил Афанасий, закончив начатую Иваном фразу. При этом слуга поднял вверх указательный палец. - Помалкивай, знаток,- оборвал его Иван и бросился вниз. В своем кабинете он окутался облаком связи и отыскал Дениса Кольцова. Тот отдыхал, сидя в глубоком кресле. Увидев гостя, художник встал. - Нашелся? - Саня? Пока нет... Но я нашел нечто удивительное. Очень прошу ко мне... Старый художник проявил расторопность и минут через десять был в мастерской. - Воскресла? - остановился он в изумлении перед "Светом и тьмой". - Это кибер постарался. Успел снять молекулярную копию. Но я не за этим звал.Иван кивнул в сторону покрывала и, похлопав сияющего Афанасия по плечу, сказал:Открой. Старый художник, как и всегда в подобных случаях, взглянул на полотно как профессионал и холодный аналитик. Он заговорил о таинственных ритмах света, о законах простоты и античного лаконизма форм. Это огорчило Ивана. "Видно, ошибся я в своей оценке",- подумал он. Но Кольцов внезапно смолк. Глаза его изумленно расширились. "Пробрало",торжествовал Иван. Он чувствовал: старый мастер увидел картину и "услышал" ее. Увидел полотно, где все трепетало и мерцало, воздух струился, а краски светились, взаимно проникали друг в друга и... говорили, пели, звучали. Минуту или две художник находился целиком во власти картины. Потом взгляд его переместился в нижний угол, где чуть приметно светилась подпись. - Верно,- прошептал он.- Поразительно верно. Наконец Иван оторвался от полотна и повернулся к Ивану. - Где мальчик? А ну подай мне его сюда! Ах да, сбежал... Найти! Немедленно найти! - Ищут. - Да ты понимаешь, что это такое? Редчайшее явление! Связать в одно целое живопись с музыкой, искусство пространственное с искусством временным удалось пока лишь одному Ришару. - Я слышал эту легенду,- кивнул Иван. - Ришар - не легенда! Я ведь стар, как библейский Мафусаил, и лет сто назад, в дни юности, был знаком с Ришаром - астролетчиком и художником исключительной и трагичной судьбы. А талант - это судьба и богатство чувств... В распоряжении Ришара оказались только что изобретенные тогда объемные и светящиеся краски. И он сотворил живописно-музыкальное чудо. Но картина и ее творец погибли во время извержения венерианского сверхвулкана. А нейтронных молекуляторов тогда еще не было... У нашего Сани тоже исключительная судьба. И все, что он пережил, передумал, нашло выражение в "Полонезе". Да, талант - не только природное дарование, это прежде всего судьба, сама жизнь! Не такая, конечно, как у Юджина Веста. Этот одареннейший байбак душевно пассивен, готов всю жизнь пролежать на боку... - Ты несправедлив. Юджин много работает. - "Работает"...- усмехнулся Кольцов и показал на картину Сани.- Работать надо вот так! А про Юджина мне только что сообщили: отправился в длительный туристский круиз. Того и гляди, станет "вечным туристом"... "Полонез" старый художник решил взять с собой. Заодно прихватил "Свет и тьму". - Жюри еще не закончило работу,- пояснил он.- И мы вместе подумаем, что делать. Этот грузный и обычно медлительный пожилой человек удивил Ивана своей напористостью и расторопностью. Вечером того же дня Яснов увидел его возникшим из облака связи. - Удача! - возгласил Кольцов.- "Свет и тьма" уже в пути на всемирную выставку, а "Полонез" в виде исключения сразу отправляется в Солнечную галерею. Так что можешь поздравить Саню с почетнейшим званием лауреата "Золотого кольца". Иван вяло поблагодарил. Тревожные мысли, мелькнувшие еще утром, в саду, с новой силой завладели им. А тут еще Зина подлила масла в огонь. Едва успел Денис Кольцов "раствориться", как облако связи вновь заструилось. - Я боюсь! - Зина едва сдерживала слезы.- Саня уже не мальчик, чтоб прятаться в лесу. Тут что-то другое... Опасения Зины и недобрые предчувствия Ивана сбылись. Утром из облака связи явился Октавиан Красс. Вид у "бога вечности" был весьма бледный. - Саня...- начал он и замолк. - Что - Саня? Говори же! - Его искали не там... Он прятался у нас, в "Хроносе, в металлический лесах энергосистемы. - А сейчас? - Сбежал... В свою эпоху. Октавиан сжато и отрывисто рассказал, как все произошло. Сане удалось погасить роботов, охранявших "Скалу". Сбежал он не в мягком комбинезоне, а в полускафандре с жестким корпусом... - Сейчас я буду у вас,- коротко бросил Иван и кинулся на стартовую площадку. Из "ласточки" он выжал предельную скорость и через семь минут был у хроноэкрана. Здесь собралось около десятка сотрудников "Хроноса". - Скоро "Скала" реализуется на Горе Духов,- говорил Октавиан.- Хроношока у Сани не будет, ведь он абориген той эпохи. Хроноглаз отфокусировался и нацелился в сторону Горы Духов. Кроны деревьев уже окутались в зеленый, полупрозрачный весенний бархат. На гибких ветвях появились клейкие листья, слышался их влажный лепет. Стоило, казалось, протянуть руку - и пальцы коснутся верхушки ближайшей березы. Между стволами виднелись ярко освещенные солнцем одиночные островерхие скалы, отороченные внизу яркой майской травой. Внезапно, как гриб с острой шляпкой, выросла еще одна скала, ничем, казалось, не отличающаяся от своих сестер. Трещина в камне разошлась, превратилась во вход. Оттуда, из капсул времени, высунулась голова - точнее, непрозрачный колпак полускафандра. Секунду-другую Саня колебался, потом осторожно ступил на поляну перед "Скалой", откинул колпак и огляделся по сторонам. - А "Скалу" забыл закрыть,- прошептал кто-то. - Он вернется,- с надеждой сказал Октавиан. Надеждам этим как будто суждено было сбыться. Саня взглянул вверх и наверняка увидел звездочку - хроноглаз. На лице юноши отразилась растерянность. Тревожное мигание звездочки он, конечно же, понял как приказ вернуться. Не спуская с него завороженного взгляда, Саня попятился, нащупал за спиной неровные края входа в "пещеру" и наполовину скрылся в ней. Еще полшага, и вход закроется, капсула автоматически начнет обратный бег во времени. Затаив дыхание, все ждали этого полушага. Но Саня, в нерешительности постояв, вдруг кинулся прочь от "Скалы". Ее зев остался открытым... Юноша миновал седловину и вскоре показался на вершине. Остановился перед затейливо изогнутыми скалами - "духами Фао". Потом зашел под крону березы с раздвоившимся снизу стволом. Ее почки только начинали распускаться. Сквозь мелкую листву, как сквозь зеленую кисею, видно было, что делал Саня. Он сел на камень - излюбленное место колдуна, взял палку и поворошил еще не погасшие угли. Горькая жалость пронзила Ивана. О чем думал сейчас Саня? Может быть, вспоминал свою встречу с "колдуном Ваном" и ночь, проведенную у костра? - Посидит, подумает и - вернется,- Октавиан еще хотел надеяться на благополучный исход. Однако Саня, как видно, возвращаться не собирался. Он встал и начал спускаться с горы по тропинке, протоптанной Ленивым Фао. - Что он делает? - разволновался Октавиан.- Скоро на тропинке появится колдун. Он уже где-то у подножия. Они столкнутся! Но Саня недаром провел много часов у хроноэкрана. Он запомнил, как будет протекать жизнь племени в ближайшем будущем. Юноша остановился, накинул на голову колпак и свернул с тропинки в кустарник. Вскоре на хроноэкране показался Ленивый Фао. Немощный и дряхлый, он сильно горбился, брел медленно, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Склоны горы так густо поросли высоким кустарником, что трудно было сказать, наблюдает ли Саня за колдуном или спускается вниз. Иногда казалось, что спускается,- ветви на склонах колыхались. Но раскачивать их мог и налетавший порывами ветер. Внимание сотрудников "Хроноса" было приковано сейчас к колдуну. Нет ли в его поведении странностей? Не заметил ли он что-нибудь подозрительное? Включили боковой экран. На нем жила и шумела листвой та же Гора Духов, но зафиксированная в визуальном, наблюдаемом времени - времени, протекавшем по своим вековечным законам, без "вмешательства" Сани. Раздвоения событий никто не заметил. На обоих экранах Ленивый Фао вел себя одинаково. Он медленно приблизился к кострищу, потоптался, потом сел на камень и почесал спину о ствол березы. Колдун поеживался, кутаясь в рваные шкуры, но те, видимо, плохо согревали старые кости. Фао разгреб кострище и навалил на горящие угли сухих веток. Загорелся костер, обхватывая колдуна приятным жаром. Фао с наслаждением прислонился к березе и закрыл глаза. - Так он продремлет часа полтора,- сказал Октавиан шепотом, словно опасаясь, что его услышит колдун. - А Саня! - забеспокоился кто-то.- Где он? Дремлющего колдуна оставили в покое. Хроноглаз фокусировался в поисках беглеца. Он то выхватывал отдельные холмы и ложбинки, то с трехкилометровой высоты окидывал взглядом весь ареал. Лишь через час далеко в саванне отыскался Саня. Он вынырнул из густых трав и быстрым шагом приближался к озеру Круглому, к тому берегу, где почти восемь лет назад произошла его встреча с "колдуном Ваном". Берег этот был охвачен кустарником, над которым царственно высились два тополя. Свежие листья их шелестели от набегавшего ветра и серебрились под солнцем. - Что он делает! - встревожился Октавиан.- Ему несдобровать, скоро здесь появится носорог... Никто не заметил, как побелели губы Ивана. Никто не мог слышать его немого крика: "Остановись, Саня!.. Вернись!" Но тут же Иван с кривой усмешкой подумал, что похож на колдуна, произносящего бессмысленные заклинания. Остановить ход событий уже было нельзя... - Носорог! - послышалось рядом.- Вон он, идет к водопою... Но Саня успеет скрыться в кустарнике. Однако Саня и не думал укрываться. Как только из-за холма выплыла горбатая спина зверя, он сделал несколько шагов навстречу. Носорог на миг замер. Потом кинулся вперед, нацелив на юношу свой страшный рог, способный проткнуть ствол дуба. В последний момент Саня, видимо, испугался. Он стремительно нырнул в кустарник. Но зверь не отставал. Ослепленный яростью, он ворвался в заросли, как танк. Его серая спина скрылась в высоком ивняке, ветви которого трещали и качались как во время урагана. - Только бы Саня успел залезть на дерево. Там он спасется...- услышал Иван чей-то напряженный голос. Вскочить на тополь Саня, видимо, не успел. Из кустарника выбежал носорог. На своей бугристой морде он нес обмякшее в скафандре тело юноши. Удар зверя был так силен, что его крепкий и острый, как штык, рог проткнул полускафандр насквозь. - Убит,- глухо прошептал Октавиан. Носорог сбросил скафандр на землю, и тот почти скрылся в густой высокой траве. Но зверь не оставил его в покое. Кипя яростью, он начал топтать скафандр своими чудовищными лапами. Послышался хруст пластикового каркаса... Этот жуткий звук будто ударил Ивана по голове. Сознание на миг помутилось. Когда туман рассеялся, он заметил, что сотрудники "Хроноса" уже переместили хроноглаз на Гору Духов. - События совпадают. Сказал это Иван. Не из желания сообщить что-то новое - все и без него видели,- а для того, чтобы хоть как-то отвлечься, подавить свою боль. На хроноэкране и на боковом экране события совпадали: синхронно, в такт, раскачивались под ветром макушки деревьев, с ветки на ветку перелетали те же птицы и пели одинаковыми голосами. - Это сейчас совпадают,- проворчал Октавиан.- Но как поведет себя дальше чертов колдун? Ленивый Фао натурального, текущего времени пока в точности повторял все движения Ленивого Фао на боковом экране, где прокручивалась пленка, запечатлевшая события, исторически сложившиеся,- какими они должны быть. Вот он встал и пошел к седловине горы в поисках топлива для костра. Наклоняясь, Фао на обоих экранах одинаково постанывал от болей в пояснице, подбирал те же сухие ветки. Около кривой сосны Ленивый Фао остановился. Это было видно на обоих экранах. И вдруг началось расщепление событий. На боковом экране колдун, как и положено, повернулся и пошел к костру, а на хроноэкране Фао натурального времени застыл на месте, уставившись на "Скалу". Не сама скала привлекла его внимание, а зиявшая в ней глубокая пещера, пещера, которой - колдун отлично это помнил - здесь никогда раньше не было. Октавиан забеспокоился. - Еще ничего страшного не случилось,- успокаивал сидевший рядом Жан Виардо.Постоит да вернется к костру греться. Человеческая история от этого не пострадает. Однако колдун пошел в сторону, противоположную той, которая была предписана ему историей. Крадучись он медленно приближался к "Скале". - Черт бы его побрал! - выругался Октавиан. Ленивый Фао подступил к самому входу и заглянул внутрь. Увидел ли колдун в темноте пульт, осталось неизвестным, но он отшатнулся и выронил хворост. Постоял немного, испуганно озираясь по сторонам и принюхиваясь. Любопытство все же взяло верх. Фао вошел в "пещеру" - и вход за ним замкнулся. Биополе включило автоматику. "Скала" растаяла. Октавиан схватился за голову. Натыкаясь на кресла, он бегал вдоль хроноэкрана и бормотал: - Браконьеры истории! Такое проглядеть!.. Убить нас мало! Разогнать весь "Хронос"!.. - Перестань суетиться! Металлические нотки в голосе Ивана отрезвили "повелителя времени". Он остановился и воскликнул: - Надо что-то делать! - Сначала встретим гостя, а потом решим, что делать,- сказал Иван.- С ним и с этой дыркой в истории. - А дырка получилась порядочная,- заметил кто-то. У хроноэкрана остались лишь дежурные. Остальные через минуту были на холме, имитирующем Гору Духов. Здесь находились и подоспевшие медики. - Уверяю вас,- заявил один из них.- Колдун стар и немощен, он просто умрет в капсуле от потрясения и страха. Врач оказался прав. Из пучин времени выплыла "Скала", ее зев раскрылся, и оттуда вывалилась груда грязных шкур. Бесцветные глаза колдуна, широко раскрытые от застывшего ужаса, немигающе глядели на яркое искусственное солнце "Хроноса". - Мертв...- констатировал врач.- Оживить не удастся. - Но там,- Октавиан побледнел.- Колдун должен работать на историю еще три дня. И под конец спасти мальчика. Очень важного мальчика! Октавиан вдруг остановился. В голову ему пришла спасительная мысль. - Иван! - воскликнул он, умоляюще глядя на своего друга.- Больше некому... Заменить колдуна больше некому! - Понимаю,- кивнул Иван и подумал, что лучшей кандидатуры и в самом деле не найти. Он уже побывал в каменном веке, адаптировался, и хроношока не будет. - Ты знаешь язык,- продолжал Октавиан.- Знаешь жизнь племени, обладаешь актерскими способностями. Рост почти тот же. Колдун, правда, обрюзг и расплылся. Но мы наклеим пластиковый жирок и на нем, кстати, нанесем тот самый шрам, которым колдун так гордится. Шкуры дадим чуть почище. - А глаза? У меня карие, а у колдуна серые, почти бесцветные. - Ты что? Забыл? - повеселевшим голосом откликнулся Октавиан.- Иные наши модницы частенько меняют цвет глаз. Один пигментный укол - и на три дня у тебя будут другие глаза. Времени для подготовки достаточно... Времени, однако, оставалось, не так уж много. К вечеру, еще засветло, колдун должен спуститься с гор и войти в стойбище. А пока Гора Духов пустовала, Иван перед хроноэкраном готовился принять сан колдуна. - Давай, Ваня! Спасай историю! - посмеивались гримеры. А Яснову было не до шуток: перед глазами стоял Саня... Не мог, не хотел он верить, что брат погиб. Не поверит, пока не убедится воочию!.. На боковом экране снова и снова прокручивались кадры, показывающие, как в недалеком от натурального момента времени должна протекать жизнь племени. Иван запоминал каждое слово, каждый жест Ленивого Фао, кое-что тут же отрепетировал. Запоминать, к счастью, пришлось, не так уж много. Колдуну оставалось жить семьдесят пять часов. И трое суток он мало бывал на людях. Почти все время спал в землянке или дремал на священной горе. Не успело весеннее солнце уйти за бескрайнее болото Урха, как на Горе Духов бесшумно возникла "Скала". Створки ее разошлись, и на землю каменного века бесшумно ступил новый колдун. Он тщательно закрыл вход в пещеру-капсулу и с этого момента старался ничем не отличаться от своего предшественника. Кряхтя и постанывая, лже-Фао нагнулся, подобрал хворост, оброненный прежним колдуном, и не торопясь зашагал по седловине. С частыми передышками взобрался на вершину, где темнели каменные "духи Фао", оживил огонь под березой. Ленивый Фао грелся около костра минут пятнадцать. В стойбище он вошел в точно назначенное историей время, когда длинные вечерние тени растворялись в сгущающихся сумерках. И вот прошли три дня, внешне бездеятельных, но мучительных, потребовавших от Ивана немалых нервных усилий. Подходит к концу и последняя ночь. Чтобы отдохнуть, Яснов в эту ночь расслабился, отдался воспоминаниям. Но в целом роль Ленивого Фао он исполнил, кажется, хорошо, без срывов и отклонений. Завтра старый колдун должен уйти из мира, утонуть в пенистом водовороте реки... Иван взглянул на часы. Нет, не завтра, а уже сегодня. До рассвета осталось полчаса. Утро выдалось тихое и безоблачное. Ленивый Фао выполз из землянки, когда Огненный Еж уже выкатился из-за дальних холмов и вовсю припекал землю горячими лучами. Добрые духи, говорили в такие дни старые люди, несут на своих крыльях тепло и удачу. Удача и в самом деле сопутствовала охотникам племени. Только уселся колдун под березкой, чтобы погреться на солнышке, как в дальнем конце стойбища послышались крики, радостные детские взвизгивания. Подслеповато щуря глаза, Фао долго смотрел в ту сторону и наконец увидел: охотники принесли из саванны тушу еще одного оленя. Тут же, у крайней землянки, разожгли костер. К нему спешили люди. С противоположного берега реки торопился Гзум - тот самый "важный мальчик", которого в интересах истории необходимо было во что бы то ни стало спасти. И сделать это мог только колдун. Привычно хватаясь за высохшие, а в иных местах и полусгнившие сучья, мальчик шел по бревнам, перекинутым через поток. На него из-под насупленных бровей посматривал лже-колдун, знавший наперед каждое движение мальчика, каждый его будущий шаг. Шагах в десяти от землянки колдуна кипел водоворот, грохотали камни. Здесь Гзум поскользнулся и упал. Одной рукой он успел ухватиться за ветку, и вереща от страха, пытался подтянуться к бревну. Но тугие спирали водоворота крутили его, тащили в глубину. Рука Гзума слабела, ветка гнулась. Толпившиеся у костра люди повернули головы в ту сторону, где сквозь шум воды прорывались отчаянные вопли. Один из охотников бросился на выручку. Но вряд ли успел бы он спасти мальчика. Было слишком далеко. И тут Ленивый Фао удивил всех. Видно, охотничья сноровка не совсем еще забылась и не вся его сила угасла в его мышцах. В три-четыре прыжка он подскочил к бревну, на четвереньках подполз к мальчику и схватил его за руку в тот миг, когда ветка обломилась. Вытащив Гзума на бревно, Фао сердито заворчал и дал такого пинка, что мальчик перевернулся в воздухе и упал в неглубоком месте. Ленивый Фао спас Гзума, но сам не удержал равновесия, покачнулся и грузно плюхнулся в воду. Рухнул без вскрика, без единого звука. Видимо, он потерял сознание. Еще какое-то мгновение сухие шкуры крутились на поверхности. Но вот и они, намокнув, скрылись в пенистых струях водоворота.

Снова в саванне

У самого дна Иван уцепился за каменистый выступ, нащупал в шкурах кислородную маску и натянул ее на лицо. Чтобы не всплыть на поверхность, сунул за пояс под шкуры увесистый камень. По песчаному, в мелких камешках дну прополз несколько шагов, перевернулся на спину и пытался рассмотреть, что делается вверху. Сквозь взбаламученную воду ничего не увидел, кроме размытого диска солнца. Подгоняемый упругим течением, Иван наискось пополз к другому берегу. Там, в излучине, образовался уютный заливчик со стоячей водой. С песчаного дна в вязкий ил Иван вполз с предосторожностями, побаиваясь водяных крыс и пиявок. Их здесь, к счастью, не оказалось. Из водорослей выскакивали воздушные пузырьки. Приятно щекоча руки и ноги, они стайками бежали вверх. Раздвинув головой слой ряски, Иван всплыл и очутился в тихой заводи с редкими кочками. На широких глянцевитых листьях кувшинок сидели любопытные лягушки и таращили на него глаза. Иван замер и прислушался. Еле слышно шуршали камыши. Одна из лягушек, приняв его голову за кочку, прыгнула на самую макушку. Чертыхнувшись, Иван сбросил ее и стал подбираться к краю зарослей. Здесь он осторожно раздвинул камыши и выглянул. На противоположном берегу стояли охотники и смотрели на водоворот, поглотивший колдуна. Женщины и дети, крича и размахивая руками, бегали вдоль берега. Слов Иван разобрать не мог. Но все движения людей, все их жесты были в точности такими, какими и должны быть по естественному, ненарушенному ходу времени. Все это он не раз видел на хроноэкране. Бывший колдун усмехнулся и поздравил себя с успешным завершением исторической миссии. Последний эпизод он сработал особенно четко и филигранно. Теперь надо убраться подальше от стойбища. Иван нырнул и погрузился в водоросли. Отыскал брошенный камень и сунул его за шкуры. Из отвратительно липкого ила и тины выполз на песчаное дно с таким облегчением, как будто выбрался на асфальтированную дорогу. По дну "зашагал" на четвереньках. Через полчаса он вышел на берег. Только сейчас, на холодном ветру, почувствовал, что промерз. Руки посинели и покрылись гусиной кожей, зубы мелко стучали. Стараясь вытряхнуть воду из ушей и одновременно согреться, Иван отчаянно запрыгал. Потом отжал шкуры, бороду и помчался к Горе Духов. Видели б охотники, как лихо бегает воскресший колдун! Но людей поблизости не было и не могло быть. На горе слегка дымилось вчерашнее кострище. Но разжигать огонь уже нельзя. "Исторический" колдун погиб, и долго еще над Горой Духов не будет виться дым. Иван лишь разгреб кострище, сел на камень и вытянул закоченевшие ноги над горячими углями. Вспомнив, что в кабине имеется кое-что получше, быстрым шагом направился к "Скале", нажал кнопку и, не заходя в раскрывшуюся кабину, дотянулся до пульта, переключив капсулу на ручное управление. Теперь можно войти, не опасаясь, что биополе включит автоматику... Закрыв кабину, Яснов скинул амуницию колдуна - шкуры, ожерелье, амулеты. С трудом отодрал бороду, парик и биопластиковые наклейки, раствором смыл грим. Голый сел в кресло и включил массажеобогрев. Вокруг Ивана закружились вихри теплого воздуха. Сверху брызнул волновой душ, встряхивающий каждую клетку организма. Иван ворочался в кресле, вздыхая и постанывая от наслаждения. Не хватит, казалось, никаких сил вырваться из этих теплых объятий, из убаюкивающих волн. Но через минуту он приказал себе: "Довольно нежиться!" Оделся в костюм, плотно облегающий тело, напялил комбинезон, сунул в карман пару галет и вышел наружу. С горы спускался уже давно знакомыми склонами. Наверх, в небо, старался не смотреть, знал, что в "Хроносе" с тревогой и недоумением следят за каждым его шагом. У подножия все же задрал голову и увидел, как тихо тлевшая искорка тревожно замигала. В ответ Иван лишь досадливо махнул рукой: дескать, ничего страшного с вашей историей не случится. Ни о каком возвращении не может быть и речи, пока он не узнает о судьбе Сани, пока своими глазами не увидит, что произошло... Солнце все выше поднималось к зениту и уже припекало вовсю, жгло почти по-летнему. От земли и сочных трав поднимались горячие испарения, дрожал воздух. Все реже слышались птичьи песни - саванна готовилась к полудневному зною. Вспотевший от быстрой ходьбы Иван выбрался из низин с негустым ивняком и поднялся на сухой пригорок, чтобы передохнуть и осмотреться. И вздрогнул: совсем близко, в сотне шагов, увидел то самое место, где три дня назад буйствовал носорог. Страшась узнать правду, Иван медлил. Стал думать почему-то о полускафандре, который был на Сане. От полускафандра, конечно, мало что осталось. Лишившись биополя живого организма, он быстро истлевал, распадался на составляющие его элементы - так было запрограммировано. Ничего, никаких следов будущего не должно сохраниться в древней степи. Но сам человеческий организм на это не запрограммирован... Встряхнув головой, Иван побежал. Вот и та самая ложбинка. Раздвигая упругие стебли конопли, овсюга и других злаковых трав, внимательно всматривался под ноги. Вот один дотлевающий кусок полускафандра, в метре от него еще три клочка, а под самыми ногами почти целиком сохранившийся пояс и... больше ничего! Как ни всматривался - вокруг ничего больше не было. Никаких костей! На Ивана вдруг нахлынуло такое облегчение, что, разом обессилев, он сел на траву: жив! Хруст, который он слышал с хроноэкрана, не был хрустом костей! Трещал каркас полускафандра!.. Иван пошарил вокруг и нашел еще не распавшиеся куски полускафандра. Вслед за облегчением поднималось какое-то радостно-мстительное чувство. Иван даже потер руки от злого удовольствия: ну подожди, милый братишка, я тебе задам взбучку! Ты у меня попляшешь! Но тут же оборвал себя. Как смеет он радоваться, когда еще не известно, что с Саней! Да, носорог его не растоптал, но мало ли опасностей в саванне... Сначала Иван решил исследовать заросли ивняка и вербы, охватившие берег озера. В плотную стену кустарника, под его полутемный шатер, проник по следам носорога. Тот прошелся здесь, как вездеход, проложив широкий коридор. Кое-где сохранились наполненные водой вмятины - следы чудовищных лап. Особенно много следов вокруг тополя. Иван осмотрел его могучий старый ствол с многочисленными дуплами и наростами. По такому стволу нетрудно добраться до ветвей даже в полускафандре, что и сделал, вероятно, Саня. Оттуда, как догадывался Иван, он и сбросил полускафандр на растерзание рассвирепевшему зверю. Сейчас там Сани, конечно, нет. На всякий случай, Иван обошел вокруг дерева, глядя вверх. Сквозь шелестящую листву пробивались тоненькие лезвия солнечных лучей, кое-где темнели гнезда с горластыми птенцами. Из кустарника Иван вышел уже на другом берегу Круглого озера. И здесь ему сразу повезло: на небольшой песчаной отмели обнаружил рубчатые следы эйлоновых кед мягкой, но прочной обогревающей обуви космопроходцев. На Иване сейчас под комбинезоном были точно такие же кеды. Следы вели в сторону Дубовой рощи, зеленевшей в полукилометре от озера. По характеру следов можно догадаться: Саня не шел, а бежал, стараясь поскорее проскочить открытое пространство и укрыться от всевидящего хроноглаза в высоких травах. Так и есть! В густых травянистых зарослях, этих джунглях мелких зверьков и насекомых, Иван обнаружил коридорчик примятых стеблей. Видимо, Саня почти ползком добирался до рощи. В "Хроносе" рощу окрестили Дубовой, хотя здесь можно было встретить и березу, ясень, клен, сосну. Роща - отличное укрытие от крупных хищников и людей, она опоясалась болотистыми низинами с труднопроходимым ельником и колючим кустарником. Восемь лет назад Иван уже бродил в этих зарослях, приходя в себя после хроношока. Но тогда здесь царила осенняя тишина, а сейчас стоило Ивану войти, как встревоженные птицы подняли невообразимый гвалт. То и дело он натыкался на гнезда с попискивающими птенцами. "Чем же эти дни мог питаться Саня? - размышлял Иван.- Неоперившимися птенцами? Вряд ли. После того случая с зайчиком стал до щепетильности бережно относиться к животному и птичьему миру. Впрочем, голод не тетка... А может, питался травами? Известными ему с детства стеблями и клубнями?" Иван с трудом выбрался из цепких зарослей, миновал редкий кустарник и ступил на поляну с низкорослой травой и царственным дубом посередине. Взглянул вверх, в могучую крону, и ничего не заметил в зеленом океане листвы. Но внизу - еле приметные следы кед. Здесь же - сорванные сочные стебли, кучка продолговатых листьев какой-то съедобной травы. Иван пожевал их и ощутил приятно-кисловатый вкус. Щавель! Ничего себе, еда... Вверху послышался шорох, треск сучьев. Иван спрятался за кустом. Из ветвей высунулись кеды, потом показался сам Саня. Цепляясь за бугорчатые наросты, он спустился вниз и прислонился к стволу. Увидел выступившего из-за куста Ивана и бросился к нему. - Ваня! Я знал... знал!..- голос Сани дрогнул. - Ну и отощал же ты, Александр,- обнимая брата, проворчал Иван. И тут же отстранился, чтобы не расчувствоваться. Протянул Сане тонизирующую галету. - Сначала подкрепись, а потом я устрою тебе сцену под дубом. Саня откусил большой кусок и пытался проглотить его целиком. Поперхнувшись, закашлялся. - Не торопись! Саня начал старательно пережевывать галету. На его исхудавших щеках задвигались желваки. "Мальчишка. Совсем еще мальчишка",- с остро кольнувшей жалостью подумал Иван. Однако всякие нежности считал пока неуместными. Когда младший брат проглотил последний кусок, Иван, усмехнувшись, спросил: - Хорошо здесь устроился? Как думаешь дальше жить-поживать? Саня понурил голову и сбивчиво заговорил: - Хотел погибнуть, чтоб все видели и не искали... А потом... Потом страшно стало. Не помню, как очутился на дереве. Вынырнул из скафандра, бросил его прямо на рог... С дерева видел, как носорог топчет его в траве. Думал, что искать меня не станут. Все же видели сверху, как погиб... Испугался я в последний момент. Понимаешь? Испугался...- Глядя на старшего брата, ожидая его ответа как приговора, тихо спросил:- Я трус? - В основном ты дурак,- хмуро заверил Иван. На губах Сани невольно дрогнула улыбка. - Не ухмыляйся! - повысил голос Иван.- Вернемся, я уже ругать не буду. Бить буду! Вот только вернемся домой. - Домой? - Саня заметался на поляне.- Нет мне там места.. Нигде нет! - Прекрати истерику! Голос Ивана зазвенел такой жесткой силой, что Саня послушно сел на траву, глядя на старшего брата. Таким он Ивана еще не видел. А тот сел напротив и заговорил резко, без предисловий: - Ну и дурак же ты, Александр. Дома ему, видите ли, места нет. Тоже мне талант, одолеваемый комплексами неполноценности... Но о таланте позже. Сначала о трусости. Пожалуй, что и трус... Жалкий и постыдный. И вот почему. Иван рассказал, как тяжело переживает Санин побег Зина. - По-моему, она питает к тебе чувства более нежные, чем дружба. Да и ты, как я заметил, не равнодушен к ней. И вот этот галантный кавалер,- Иван усмехнулся,вместо того, чтобы объясниться, трусливо сбежал. Позор! Саня смутился. Чтобы переменить тему, спросил: - А Юджин! - Юджина я не видел. Говорят, он отправился в какой-то длительный туристский круиз. Чуть ли не годовой. - Годовой! - воскликнул Саня.- С его-то харак-тером... Мысленно он вдруг отчетливо увидел уютный салон транспланетного лайнера. Увидел и Юджина, мягко развалившегося в кресле. Он ведет ленивый разговор с попутчиками, предвкушая беззаботное времяпрепровождение в отелях Марса и Ганимеда, охотничьи приключения в джунглях Луны... - Нельзя Юджину в такие круизы! - замотал головой Саня.- Засосет... Сам не заметит, как станет "вечным туристом"... Спасать его надо! - Надо,- согласился Иван.- А кто спасать будет? Я? Не имею с ним профессиональных контактов. Денис Кольцов? У того и своих забот хватает, да и стар он... Вот и получается, что ты трус и предатель, сбежавший от своих обязанностей перед друзьями! Да, да! Не смотри на меня так!.. Иван понимал, что хватил через край. Но остановиться уже не мог и с каким-то мстительным наслаждением рубил с плеча. Саня затравленно глядел на брата. - Наконец о главном,- Иван несколько смягчился, заговорил спокойней.- О долге перед людьми. Талант твой - не только твоя собственность, это достояние всего общества, воспитавшего тебя. А у тебя подлинный талант, в чем никто не сомневается, кроме самого художника. Доказательства? Да хотя бы успех на всемирной выставке картины "Свет и тьма"! - "Свет и тьма"?! - изумился Саня.- На выставке в Венеции?! Да откуда она взялась? - Афанасий успел снять молекулярную копию... Как видишь, даже он оказался умнее тебя. Он же показал мне твою лучшую картину. Ты почему скрывал "Полонез"? Ах, не придавал значения! Считал непонятной! И даже претенциозной!.. Да в уме ли ты? Знаешь ли ты, какое впечатление она произвела на Дениса Кольцова, на живописцев, на весь художественный совет? В порядке редкого исключения она сразу же отправлена в Солнечную галерею, в "Золотое кольцо". Ты лауреат "Золотого кольца"! Саня был потрясен. Первые секунды он не мог выговорить ни слова. Потом тихо спросил: - Это правда? - Лгуном считаешь? - проворчал Иван. - Да я теперь...- С засиявшими глазами Саня вскочил и заметался, забегал по поляне, размахивая руками.- Я все силы... Вот увидишь...- Остановился и выкрикнул совсем уж мальчишеское: - Я еще не такие картины напишу! - Это где же? - насмешливо спросил Иван и ткнул пальцем в густую крону.- Там, что ли? В логове из дубовых листьев? Уютное местечко. Самое подходящее для лауреата! Но Саня, казалось, не обращал внимания на иронические уколы брата. - Я понял свою ошибку! - восклицал он.- Понял, может быть, только сейчас! Я действительно болван. Сдерживал себя, топтал свое... Старался писать, как все... - Невероятно! - Иван театрально всплеснул руками.- Поумнел! Надо же - поумнел! Лишь короткая улыбка мелькнула в глазах Сани. - Я задумал еще одну картину,- в возбуждении говорил он.- Она будет вызывать в памяти симфонию Анри Лорана. Будет называться "Тревога"... - Ладно, Саня. О картинах поговорим в другом месте. Мы и так загостились. Идем, нас там ждут,- Иван показал пальцем в небо.- А то, может, раздумал? Останешься? - Не ехидничай. У тебя сегодня что-то плохо полу-чается... Идем! Братья зашагали в сторону Круглого озера. Прокладывая дорогу, впереди шел Иван. В густом, ощетинившемся колючками, кустарнике ему пришлось накинуть на голову прозрачный гермошлем. И вовремя: оберегая свои гнезда, какие-то крупные хищные птицы с кривыми и острыми клювами атаковали братьев. Налетая, долбили по колпаку гермошлема, царапали когтями комбинезон... Легко одетому Сане пришлось бы совсем худо, если бы не брат, отгонявший пернатых налетчиков. На опушке Саня, обладающий куда более тонким слухом, предостерегающе поднял палец. - Слышишь топот? Это табун лошадей. В этом году они поздно вернулись с юга. - Нам нельзя туда,- тихо сказал Иван. - Пойдем левее. Там никого не спугнем... Слева от озера крупных животных не встретили. Но дорога оказалась не из приятных. Братья обходили наполненные водой ямы и овраги. Под болотистой низиной остановились. - Я-то в комбинезоне, пройду,- сказал Иван.- А тебя придется посадить на плечи. Превращусь в Урха, доброго духа болот. - Добрых урхов не бывает,- весело возразил Саня, однако на крутые и сильные плечи брата уселся охотно. За болотом до самой Горы Духов простиралась сравнительно сухая равнина с шелковистой травой, редкими рощицами и одинокими деревьями. В тени шумного, говорливого под ветром тополя братья на минуту остановились передохнуть. Сзади доносился еле слышный плеск воды, всхрапывание лошадей. - Саванна оживает,- тихо говорил Саня.- Скоро вернутся бизоны, сайгаки. У охотников будет богатая добыча. Пока шли к горе, Саня поведал о том, каких страхов натерпелся в Дубовой роще. Сбежал он, конечно, по-глупому, сгоряча, не подумав. Нападение носорога отрезвило - охватил ужас... Двое суток Саня прятался на дубе и с высоты видел ночами костры охотников в саванне. На душе было так безнадежно тоскливо, что хотел даже вернуться в племя. Но какая бы паника поднялась тогда в стойбище! Нет, места в этой эпохе ему уже нет... Наконец он, преодолев страх и стыд, решил днем выйти на открытое место и знаками показать хроноглазу, что он жив и нуждается в помощи. Но тут, к счастью, подоспел Иван. - Ты вторично спас меня,- сжал Саня руку брата. Через полчаса, уже километрах в двух от Горы Духов, Иван и Саня разговаривали во весь голос, громко смеялись, подталкивали друг друга. Догадывались, что хроноглаз сейчас отчаянно мигает, призывая к порядку разгулявшихся странников времени, а разгневанный бог "Хроноса" Октавиан, наверное, мечет в их адрес громы и молнии... Однако, взглянув, наконец на небо, братья увидели, что искорка хроноглаза горит тихо, спокойно и даже приветливо. Октавиан, видимо, доволен был исходом вылазки Ивана и смотрел на неуместные шалости снисходительно. - Слушай, Урх! Нет ли у тебя за пазухой еще одной галеты? - с улыбкой спросил Саня. - Проголодался? - весело откликнулся Иван.- Есть у меня за пазухой галета. Но мы ее поделим пополам. Я ведь тоже наголодался, пока был... Чуть было не сказал "колдуном", но спохватился. "Еще переживать будет... Из-за него же я подвергся такому нелегкому испытанию. Потом узнает..." Братья сели на пригорок, спугнув стайку гревшихся на солнце мышей. Поели. Саня, поглядывая на Гору Духов, сказал: - Опустела гора. Все же жаль старого колдуна. Кто бы мог подумать, что Ленивый Фао способен на такую прыть? Пожертвовал собой, спасая Гзума... "Знал бы ты, кто был Ленивым Фао",- усмехнулся Иван, но вслух сказал: - А ты, оказывается, неплохо изучил ход событий, прежде чем улепетнуть сюда. Саванна, милая сердцу Сани родная степь, незаметно меняла свой облик. Только что она знойно дремала. Недвижные травы источали горячие ароматы, с басовитым гулом перелетали с цветка на цветок шмели, упоенно трещали кузнечики. И вдруг насекомые, мгновенно исчезнув куда-то, притихли. Что-то невидимое пронеслось над равниной. С легким вздохом шевельнулись верхушки трав, поднялся упругий ветер, и саванна зашелестела, заколыхалась зелеными валами. - Гроза,- прошептал Саня.- Скоро будет майская гроза. Наслаждаясь прохладой, Иван закрыл глаза. Шум трав, плескавшихся у подножия холма, казался ему гулом морского прибоя. Вспомнив, какую неизъяснимо пугающую, мучительную власть имел ветер над Саней, он открыл глаза и осторожно скосил их на брата. Но нет, не муку выражало лицо юноши, а радость. Однако странную, задумчиво печальную и даже горькую радость. "Эолова арфа",- подумал Иван. Ветер, догадывался он, проникает в глубь души Сани, шевеля ее самые затаенные и нежные струны. "А у меня эти струны спят..." На прощание Саня вдыхал родную ширь, впитывал ее звуки, запахи, жил ее жизнью. Но прощание затягивалось, и это начинало тревожить Ивана. - Здесь хорошо,- проговорил он.- Однако пора. Идем. Саня послушно шел рядом с братом. Был он задумчив и малоразговорчив. Но горе, уже вблизи "Скалы", смущенно признался: - Боязно... Как теперь людям в глаза смотреть? - Чудак же ты все-таки! Закрой глаза и представь, как встретят тебя. Представил? Ну и что подсказывает твое тощенькое воображение? Да все только рады будут! Никто не осудит тебя не только словом, но и в мыслях своих! - Давай постоим еще немного,- попросил Саня. - Постоим,- согласился Иван. Незаметно подкралась лохматая черная туча и обложила все небо. Стало темно, как в вечерних сумерках, и тревожно тихо - не шелохнется ни одна травинка. Дождя все не было. В туче сверкнула кривая, как ятаган, упругая молния и с треском впилась в сосну, в ее давно пожелтевшие ветки. Ствол сосны медленно обволакивался спиралями дыма. И вдруг дерево вспыхнуло, как факел, разбрызгивая искры и горящие ветки. Послышался гул пламени, на притихших холмах и низко висевшей туче заплясали отсветы. - Здорово! - шепнул Саня.- Прощальная иллюминация... Но вот по листьям берез защелкали крупные, ртутно-тяжелые капли дождя, и братья укрылись в распахнувшемся зеве кабины. "Скала" вновь закрылась и растаяла.

Ветер тысячелетий

Встретили их, как считал Саня, не по заслугам пышно. Едва братья вышли из капсулы, как лифт поднял их на крышу "Хроноса", и там они снова увидели иллюминацию - на этот раз небесную. Беззвучным фейерверком взрывались бутафорские звезды, вращались многоцветные спирали галактик. Так торжественно встречали обычно звездолеты, возвращающиеся из дальних рейсов. Иллюминация погасла. И тут же, на черном бархате неба, засверкали огненные слова светогазеты. Большими буквами пламенел заголовок: БРАТЬЯ ЯСНОВЫ УСПЕШНО ЗАВЕРШИЛИ РЕЙД В ПРОШЛОЕ. Саня с облегчением вздохнул: его побег выглядел в этом сообщении как важный научный эксперимент. "А может, так и вышло на самом деле?..- думал он. Уплывая в космос, в бесконечность, светогазета уменьшалась и наконец исчезла совсем. Вместо нее в небе возник дружеский шарж: братья Ясновы с за-бавными жестами и ужимками прыгают через овраги и ущелья тысячелетий. Шумная встреча в "Хроносе" незаметно перешла в научный диспут. Он был непродолжительным, и в тот же день братья вернулись домой, в Байкалград. Здесь их тоже ждал торжественный прием. Стоявший у входа Афанасий сделал замысловатый реверанс, вычитанный из старинных романов, и начал напыщенное приветствие: - Рыцарям дальних странствий... Комнаты сияли чистотой, а камине горел огонь. Однако в отсутствие хозяев кибер допустил вопиющую вольность: черную кошку, чтобы та не перебегала ему дорогу, он упрятал в силовую клетку. Кошка металась и, натыкаясь на невидимую решетку, жалобно мяукала. Иван так сурово отчитал Афанасия, что тот даже сгорбился. Сане стало его жалко. Желая доставить киберу удовольствие, он сказал: - У тебя наверняка припрятана какая-нибудь одежда из твоего любимого средневековья. Так ведь? - Так точно! - повеселевший Афанасий лихо прищелкнул каблуками.- Показать? Вскоре кибер щеголял в странном костюме, напоминающем не то ливрею кучера, не то форму адмирала. Афанасий уверял, что так одевались слуги герцога Анжуйского. Провести вечер братья решили в кругу самых близких друзей. Афанасий рассылал по почте шутливоофициальные приглашения, встречал гостей у входа и спрашивал, как они желают доложить о себе. Кибер с самодовольным видом исполнял роль средневекового слуги. - Повелитель времени Октавиан Красс! - гулко звучал в гостиной его голос. Октавиан, пожав братьям руки и, кивнув в сторону Афанасия, усмехнулся: - Живете прямо как средневековые бароны. Следом пришла жена Октавиана с Антоном. Затем однокашники Сани по студии - Юний и Граций. - Трижды лауреат "Золотого кольца" Денис Кольцов! - доложил Афанасий. Увидев Саню, старый художник чуть не прослезился. Он обнял юношу, поцеловал и лишь после этого приветствовал остальных. Гостей собралась уже целая дюжина, а Зины все не было. С волнением Саня ждал ее и гадал: какой она явится? Тихой и задумчивой? Или строгой, рассудительной? Больше всего ему хотелось видеть ее сейчас веселой и шумной, как вихрь. В дверях показался сияющий Афанасий и поднял руку, призывая к тишине. Необычайно торжественным голосом он провозгласил: - К нам пожаловала королева Испании Изабелла. Гости переглянулись. Иван подозрительно покосился на кибера: уж не свихнулся ли? - В свое время мудрая Изабелла не оценила заслуг великого Колумба,- продолжал Афанасий.- И вот королева явилась из своего шестнадцатого века, чтобы исправить историческую несправедливость и одарить своим монаршим вниманием великих времяплавателей нашей эпохи. Афанасий отступил в сторону и учтиво расшаркался. В дверях возникла дама в ослепительном наряде, высокой башенкой-прической на гордо посаженной головке. "Зина",- вздрогнул Саня, и глаза его засветились восхищением: до того ошеломляюще красивой была девушка в длинном платье королевы. Она не шла, а шествовала. Сверкали бриллианты, царственно шелестели шелка. Гости, оценив игру Зины и ее наряд, заулыбались, кто-то захлопал в ладоши. Но королева величественно повела взглядом, и неуместные аплодисменты смолкли. - Магеллану космоса и первому времяплавателю Ивану Яснову,- сказала она, протянув руку. Иван склонился и поцеловал длинные с золотыми перстнями пальцы. Королева подошла к Сане. - Колумбу "Хроноса"...- начала она. Саня не сдержался и фыркнул. Но королева метнула такой гневный и надменный взгляд, что он моментально притих и приник к монаршей руке. Тут вся царственность слетела с Зины. Она взорвалась веселым смехом, стала тормошить Саню. - Расскажи, как гулял по своим любимым пампасам. А ночевал у костра? Представляю: черная мгла, звезды и пляшущие отблески огня... Как я завидую тебе! "Вихрь",- улыбался Саня. Но улыбка тут же слетела. Саня увидел вмиг преобразившееся, ставшее грозным лицо Зины. Звенящим шепотом, не предвещавшим ничего хорошего, она спросила: - А ты там зайчика не съел? И звонко расхохоталась. - Какие там зайчики,- смеялся Иван.- Он в своих пампасах одну лишь травку пощипывал. Кстати, не пора ли за стол? Все уже садились, когда Афанасий доложил: - Гость, прибывший срочным рейсом с планеты Ганимед. "Кто бы это?" - недоумевал Иван. Но Саня сразу догадался: Юджин! Вошел молодой художник и смущенно поздоровался, стараясь не встречаться взглядами с Денисом Кольцовым. - А-а,- насмешливо протянул старый мастер.- Выдающийся турист... Афанасий разносил блюда и напитки. Но Зина на этот раз была недовольна им. - Не туда ставишь,- то и дело поправляла она.- А Юджину принеси сначала апельсиновый сок. Ты что, не знаешь его вкусы? Кончилось тем, что девушка совсем отстранила Афанасия. Королева Испании сама взялась обслуживать гостей. Отдохнув недельку дома, Саня отправился на Меркурий, где работал теперь Юджин. Под исполинским куполом, защищавшим от испепеляющих лучей близкого Солнца, на Меркурии шло строительство нового комплекса института "Гелиос". Саня помогал Юджину в планировке садов и парков, в художественном оформлении жилых помещений и лабораторий. Работа увлекала. Но вскоре Саня почувствовал такую тоску по Земле, по ее тихим зорям и шумным ветрам, что Юджин сжалился и отпустил друга, пообещав навещать его. - С туризмом покончено,- заверил он. На Земле потянулись обычные будни - учеба в "Хроносе", встречи с Денисом Кольцовым в студии. По просьбе старого мастера Саня помогал ему учить самых маленьких студийцев - десятилетних мальчиков и девочек. За ужином братья обменивались новостями, спорили, подтрунивали друг над другом и сообща над Афанасием. Тот не оставался в долгу: научился отвечать обидчикам вычитанными в романах колкостями и афоризмами. Получалось иногда довольно метко, но чаще всего невпопад. После ужина Саня с полчаса простаивал за спиной брата в звездном кабинете. Потом поднимался наверх, нажимом кнопки убирал прозрачный купол своей мастерской, и та превращалась в веранду. За перилами ее шелестели верхушки деревьев сада, а с высоты открывались прибайкальские дали. Саня садился за стол и вызывал светокнигу. Читая, то и дело посматривал на горизонт: а вдруг сегодня повезет? И в один из вечеров дождался своего часа - на западе развертывался изумительный по красоте закат, именно такой, о каком он мечтал... "Начинается,- с неудовольствием подумал Иван.- Заснет теперь под утро". Но вмешиваться не стал. Он чувствовал: у брата вдохновение, и его нельзя расплескать. Не знал, конечно, Иван что закат этот для молодого художника не только праздник освобожденных красок. Сюда, на веранду, вместе с ветром и гаснущими лучами солнца врывалось дыхание ушедших веков... Солнце, покрываясь тускнеющей окалиной, уходило в туман, за зубчатую стену леса. Уходил вместе с ним и Саня, уходил в дальние времена. Странные образы и видения проносились перед ним. В цепочке мелких кучевых облаков он узнавал паруса средневековых каравелл, в темных изломах туч - шлемы римских воинов и пики древнегреческой фаланги. Закатный костер гас, уплывая за горизонт, и звал Саню еще дальше, в глубь тысячелетий. Мучительно-сладкое чувство кольнуло сердце - юноша узнал вдруг костры родного стойбища. Но вот уплыли и они, и вместе с тускнеющей зарей Саня уходил в еще более немыслимые дали, в давно угасшие времена... Зябко поеживаясь от ночной прохлады, юноша убегал под другой, непрозрачный купол мастерской. Включив свет и приплясывая от нетерпения, хватался за кисть. Как изобразить на холсте небывалую игру красок и обрывки видений, только что уловленных им в пурпуре вечерней зари? Как воплотить на картине дыхание угасших, как закат, веков? Дни шли, но решение не приходило. Саня улетал на "лебеде" в лесостепь, бродил в одиночестве по лугам, и голова у него кружилась от шалфейных, медовых запахов и от наплыва невиданных образов и замыслов. Картины одна заманчивей другой возникали перед ним, а из головы не выходило почему-то четверостишие старинного поэта: Поделись живыми снами, Говори душе моей, Что не выскажешь словами,Звуком на душу навей. Но не навевало, не выстраивалось... Однажды Сане показалось, что из зыбкого строя видений, из этой радужной пены тумана выплывает нечто такое, что не выразить ни рисунком, ни формой, ни словом, а действительно можно лишь намекнуть звуком, неясной музыкой. Что-то степное служило этому толчком и началом. Но что? Не запахи же? И вдруг, вздрогнув, понял: ветер! Саня садился на пригорок спиной к городу-паруснику и смотрел, как травы, набегая друг на друга, катились шелковистыми валами. Потом закрывал глаза и слушал. Как и раньше, ветер бередил душу, вызывая образы потонувшей в веках, но неугасимой в памяти родины. Но тот же древний ветер нес теперь Сане и отраду. Странную, мучительно-зыбкую, наполняющую беспокойством отраду. Чувство более властное, чем тоска по родине, овладевало им - тоска по прекрасному, по невиданной, неуловимой красоте. В шуме ветра Саня слышал теперь не только шорохи родной саванны, но и гул ушедших веков - звон мечей в битве на Каталаунских полях, топот конницы Буденного и многое другое. Что-то емкое, огромное вставало перед ним. Это огромное хотелось воплотить в одном образе, в одной картине и назвать ее... "Ветер времени". Саня даже вскочил на ноги от волнения, от предчувствия дерзновенного замысла. Домой он вернулся счастливо оживленным. Иван же, наоборот, встретил брата хмурым молчанием: обижался, что не берет его Саня с собой, не делится настроениями и мыслями. Саня видел, что старший брат опять становится "колючим Иваном". Будет теперь дуться, иронизировать, сыпать язвительными замечаниями. "Еж"...- улыбался Саня. Желая загладить свою вину, он через несколько дней за завтраком пригласил брата в "пампасы гравитонного века". - Я вчера облюбовал это удивительное место. Мы там откроем филиал студии Кольцова... Кроме учителя, меня и Юджина будут Зина с отцом, Граций и Юний, еще кое-кто из студийцев. Хочешь вместе с нами провести весь день? - Некогда,- угрюмо отговаривался Иван. - Ты не разгибаешь спины над своими вычислениями,- не отставал Саня и в отместку за прежние колкости съязвил:- В математической пустыне ты высох и скрючился как знак интеграла. Иван хмуро отмахивался, но в конце концов сдался. - Ладно... Разве что посмотреть твои пампасы... Через час братья приземлились на зеленом пригорке, где их уже ждали Зина, Юджин, Денис Кольцов и его шумные ученики. В первые минуты, обмениваясь рукопожатиями, знакомясь с юными питомцами Кольцова, Иван не мог как следует оглядеться. Но вот Саня отвел его в сторону и показал рукой: смотри. Давным-давно, когда еще не знали синтеза белка, здесь, видимо, волнами колыхалась пшеница. А сейчас - безбрежное холмистое море васильков с белопенными, как буруны, островками ромашек. Вдали, заштрихованные знойным маревом, голубели рощи. - Ну как? - спросил Саня. - Красиво, как сказал бы наш Афанасий. - Не туда смотришь! - улыбнулся Саня.- Взгляни сначала налево, на юг, а потом направо. Слева парил в голубизне неба город Калуга. Он сливался с окружающим пейзажем, придавая ему странное очарование. Справа, далеко на севере, высился еще один город. Он походил на исполинскую триумфальную арку, сотканную из мерцающего света. Иван много раз бывал в этом двадцатимиллионном городе, семицветной дугой раскинувшемся над своим историческим центром. Но не предполагал, что Москва, это чудо гравитехники, так удивительно выглядит со стороны. "Как радуга иди северное сияние,- подумал Иван и, взглянув на вольно раскинувшиеся внизу луга и рощи, не мог не согласиться с Саней: - И в самом деле пампасы гравитонного века..." - Самое замечательное в том,- говорил Саня, словно угадав мысли брата,- что вся гравитехника, не нарушая гармонии, вписывается в древние степи и леса. Москва меж грозовых туч, наверное, не отличается от редкого по красоте погодного явления. Она и сейчас смотрится как картина Куинджи "Радуга". Или взгляни в небо! Не сразу скажешь, летят ли там настоящие, живые лебеди или это группа отдыхающих на летательных аппаратах. Вот эту естественность и гармонию нашего века мне хотелось бы передать в новой картине. А назову ее... Саня вдруг замолк, осененный какой-то догадкой. Потом, размахивая руками, заговорил с возрастающим воодушевлением: - Нашел!.. Я кажется нашел зримую основу будущей картины. Назову - "Ветры времени", а еще лучше - "Ветер тысячелетий"... На полотне, предположим, ты увидишь всего лишь эту степь. В ней то печет солнце, то гуляют веселые грозы и свистящие ливни... - Изящно говоришь. Вот бы Афанасий восхитился! - Не перебивай и не язви,- шутливо толкнул его плечом Саня.- Да, ты увидишь природу, не подавленную человеком, а эстетически им облагороженную. Это "лебеди", летящие в чистом небе, города-парусники и семи-цветные радуги будут ее естественным и гармоничным продолжением. Но это лишь видимая, зримая основа. Главное в картине - ветер, его музыка. Как передать его? Через бег облаков? Или в шорохе трав, в мерцании города-радуги? Еще не знаю... Скорее всего через особое настроение зрителя. Он должен услышать в ветре дыхание отшумевших веков голоса рабов, строящих Парфенон, звон битв, звон скифских повозок, грохот танков... Труд и жертвы предков лежат в фундаменте нашего века. Пампасы гравитонного века - это венец предшествующей истории. Зритель должен почувствовать это. Он будет видеть на картине города-радуги и нетронутые луга, а слышать во всем этом песни древнего ветра, дующего из-за горизонта, и гул тысячелетий... - Задумано здорово,- одобрил Иван.- Дело за картиной! - Я ее как следует еще не вижу,- помолчав, проговорил Саня.- А главное - плохо слышу... Ему не хотелось больше говорить о картине, и он поспешил переменить тему разговора. После обеда Иван наблюдал, как действует "полевой филиал" студии Кольцова. По заданию учителя юные художники рисовали портрет Зины. Посмеиваясь над художниками, она смотрела на них, и выражение ее лица все время менялось. То оно было лукавым и насмешливым, то становилось серьезным. Девушка задумчиво смотрела в степь, грусть затуманивала ее глаза. Но грусть вдруг исчезла, и легкая улыбка вновь трогала губы. Вот и попробуй уловить отблески чувств и переливы настроений! Художники хмурились и, вытирая пот со лба, поругивали Зину, говорили, что натурщица она никудышная. На это старый учитель с усмешкой возражал, что никудышных натурщиц не бывает, а бывают никудышные художники. Понаблюдав немного за работой Сани, Иван решил прогуляться. Переходя вброд речку, заметил широкую излучину. Там величаво плавали гигантские птицы "лебеди". Увидев человека, они дружно повернули головы в ожидании команды. На другом берегу Иван выбрался из зарослей черемухи и зашагал в синие васильковые просторы. Шел долго, ни о чем не думая, прислушиваясь к шорохам трав и пению жаворонков. На одном из холмов оглянулся и увидел, что художники разбрелись кто куда. Долго не мог Иван отыскать брата. Наконец далеко в стороне заметил его светловолосую голову. Саня шагал по траве навстречу ветру и, наверное размышлял над своей будущей картиной. Ивана кольнула легкая зависть. Ему казалось, что Саня все дальше уходит от него, погружаясь в свою сладкую творческую жизнь, в мир прекрасного вымысла. Но тут же мысленно возразил: нет, милый братишка, сладенькой жизни не жди! Впереди у тебя радость и горе, взлеты и падения... Да и что такое счастье? Исполнение всех желаний? Нет, как ни парадоксально, но счастье - это и мука, постоянное недовольство собой и вечная тревога. И не будь этой тревоги - история человечества пришла бы к своему концу. Иван накинул на нос пенсне-бинокуляр, чтобы разглядеть лицо брата. Саня шагал в степь, где пели птиц, где между облаков неугасимой радугой светился город. Он шел и улыбался. Его волосы развевались, под ногами колыхались и шелестели травы - древние и вечно юные травы... Сейчас Саня, наверное, слушал. Только слушал. И что-то далекое, радостное и мучительное теснило ему грудь, сжимало сердце ветер тысячелетий пел в его ушах...