Мальчий бунт

Мальчики вышли на улицу. У ворот старого двора близ конторы послышалась игра гармошки, на встречу по улице толпа. Впереди толпы — мальчишки, окружая Ваню-Оборваню. Он откуда-то добыл гармонию с колокольцами; шапка у Вани набекрень; в губах зажата в уголке погасшая цыгарка; лицо нахмурено и важно; он играет на гармонии военный марш; по сторонам его идут, стараясь в ногу, двое зуевских парнишек — один колотит в дно разбитого ведра, изображая барабан, другой — в печной заслон, как в бубен.

— Гляди, ребята, это все зуевские, а не наши, — говорил Мордан Шпрынке — беги скорей к Анисимычу, а то они тут начудят… Скажи: Ванька-Солдат хороводит.

Ваня-Оборваня обернулся к толпе и, как ротный командир, сделав несколько шагов задом, скомандовал, не переставая играть на гармонии:

— Рота! Левое плечо вперед — марш!..

Толпа повалила за ним мимо конторы к харчевой фабричной лавке… Перед нею Ваня-Оборваня скомандовал:

— Рота стой! Вольно! Оправиться! Ура! Стой! Смирно! Слыхали, как Скобелев под Плевной говорил солдатам: «Ребята! — дарю вам эту гору!» Ура!

Не дожидаясь его команды, «коты», безместные и мужики уж шныряли по отделениям харчевой, тесня приказчиков. Полетели наземь вышибленные изнутри двери, повалились оттуда кули и мешки, замороженные туши. Из конторки выкидывали на двор фейерверком листки счетов и книжки…

— Рви, ребята!

Мальчишки рвали документы харчевой в мелкие клочья и кидались ими, как снежками… Запахло из распахнутых дверей пекарни харчевой вкусно горячим черным хлебом… Ваня-Оборваня прошел, играя на гармонике, в пекарню… Из раскрытых печей валил горячий пар. Бабы выгребали хлеб из печек кочергами. Пекаря сидят на печах в белых колпаках, все в муке, и лица бледные, мучные, покуривают. Ваня-Оборваня заиграл на гармошке, припевая:

— Возле речки,
возле печки!
Возле речки,
возле печки!
Возле речки, возле печки
У заслонки!

— Эх, мяконького хлеба давно не пробовал — дай-ка! — поймал он бабу с короваем и, отломив у ней в руках краюшку, закричал:

— Соли!..

4. Кадриль-монстр

Горячий хлеб тяжелым комом лег на сердце Вани-Оборвани.

Он вышел из пекарни, перебирая лады гармонии. У харчевой мужики торопливо складывали на дровни муку, хлеб, мясо, квашни, веселки, липовые чашки, заслоны, кочерги, лопаты… Кругом, словно после пожара, валялся всякий хлам; под ногой хрустит в снегу разбитое стекло…

Вокруг Вани-Оборвани собрался сейчас же кружок народу. Ваня заиграл грустную, с перебором. Народу стало больше.

— Эх, где б нам разгуляться, братцы. Где бы горе нам размыкать!..

— Надо бы начальство попугать…

— Шорина надо бы вздрючить… — кричали с тротуара ткачихи.

— Идем! Спросим его — кто он такой.

— Чего спрашивать, известно, мастер. Али про Шорина не слыхал.

— А, мастер! Мастеров бить! Рота! смирна-а! Правое плечо вперед, шагом марш!.. — скомандовал Ваня-Оборваня.

Мордан пошел вслед за Ваней-Оборваней и его войском. На этот раз Ваня-Оборваня играл на гармонике жалостную песню и запел в лад с музыкой высоким, тонким голосом:

— Уж ты сад ли, мой сад,
сад зелененький!
Ты зачем рано цветешь,
рассыпаешься?!

К толпе с тротуара стали приставать девчонки и бабы…

Перед домом Шорина толпа остановилась. Ваня-Оборваня, стоя перед окнами дома, глядел в землю и допевал песню, бабы слушали, горюнясь, девчонки подпевали:

Мне не жалко крыла,
жалко перышка,
мне не жалко мать-отца,
жалко молодца…

— Пристав едет, — закричали вдруг.

Девчонки с визгом разбежались по сторонам на тротуары. Пристав ехал тихою рысцой на своем, всей округе известном, жеребце; сырой, стоялый конь похрапывал и играл селезенкой; толстый кучер правил, вытянув руки вперед, как деревянная игрушка; а пристав держался за его кушак, и, казалось, что вот-вот он выпрыгнет из саней и не то кинется бежать, а за ним погонится, «атукая», толпа — «бери его!», не то он бросится крошить толпу «селедкой» (шашкой) — тогда: «беги бегом, ребята!».

Пристав закричал: «Рразойдись!..». Мальчишки и «коты» разбежались по сторонам. Посреди улицы остался один Ваня-Оборваня. Он взял гармонию под мышку и сорвал с головы шапку. Кучер придержал жеребца.

— Ты что? — спросил грозно пристав Ваню-Оборваню.

— А ты что?

— Ты кто?

— А ты кто?

— Что? Тебе говорят, ты кто?

— Коровье пыхто.

Девчонки завизжали и захохотали… Пристав ткнул кучера в спину, и кучер, ухмыляясь и качая головой, тронул жеребца… Тогда, как стая вспугнутых с дороги проезжим возом воробьев, к Ване-Оборване опять слетелись бабы, мальчики, «коты», безместные, ткачи, прядильщики, девчонки…

Ваня надел шапчонку на голову и, строя рожи, постучал в дверь дома костяшкой согнутого пальца.

— Кто там?

— Мастер дома?

— Нету.

— Жалко. Нам бы его повидать надо.

— Нету его, говорю.

— А барыня дома?

— И барыни нет — в больницу свезли.

— Так. А детки ихние дома?

— Нету дома никого.

— А ты кто?

— Стряпка.

— Ну, пусти нас погреться. Зазябли мы, с утра по улицам ходивши.