Макунаима, герой, у которого нет никакого характера

Наконец один парень, про которого говорили, что он сын Ошум — Девы Непорочной, макумба в честь которой собирается в декабре, раздал зажженную свечу каждому из моряков, плотников, журналистов, богачей, прохвостов, женщин, чиновников — а там была целая куча чиновников! — всем этим людям, после чего отключил газовую лампу, которая освещала залу.

И вот макумба наконец началась, и все выстроились в шеренгу, чтобы приветствовать святых. И шли они в таком порядке: первым шел стучавший в атабак негр-огáн, сын Огуна, озорник и профессиональный гуляка, по имени Олелé Руй Барбоза. Удары в атабак задавали ритм всей процессии. А свечи бросали на стены с обоями в цветочек подрагивающие тени, точно призраки. За оганом шла тетушка Сиата, почти не шевелясь, только губы шептали монотонно молитву. А за нею шли адвокаты, моряки, знахари, поэты, герой, жулики, португальцы, сенаторы — весь этот народ плясал и горланил припев молитвы. Вот так:

— Са-ра-вá! Приветствуем!..

Тетушка Сиата называла имя святого, которого нужно было приветствовать:

— О Олорун!

И народ отвечал:

— Са-ра-вá!..

Тетушка Сиата продолжала:

— О Дельфин Тукуши!

И народ отвечал:

— Са-ра-вá!..

Так и пелась эта однообразная молитва.

— О Йеманжá! О Нанамбуруку! и Ошун! и три Матери Вод!

— Са-ра-вá!..

Вот так. А когда тетушка Сиата вдруг громко кричала:

— Выходи, Эшý! — Потому что Эшу — это злодейский черт, дьявол, который, тем не менее, мог помочь сделать какую-нибудь полезную гадость.

Тогда вся зала ревела:

— Ооом!.. Ооом!.. Эшу! Отец наш, Эшу!.. — и имя черта гулко гудело, и ночь снаружи съеживалась от страха. А хоровод продолжался:

— О царь Нагó!

— Са-ра-вá!..

Снова спокойно и однообразно.

— О Бару!

— Са-ра-вá!..

И снова тетушка Сиата внезапно громко кричала:

— Выходи, Эшу! — Потому что Эшу был гуселапый черт, злой амазонский дух.

И снова зала ревела, как буря:

— Ооом!.. Эшу! Отец наш, Эшу!..

И имя черта гулко гудело, и ночь съеживалась от страха.

— О Ошалá!

— Са-ра-вá!..

Вот так и продолжалась общая молитва. Народ воздал почести всем святым, Белому Дельфину, который дает успех в любовных делах, Шангó, Омулу, Ирокó, Ошóсси, свирепой Матери-Змее, Обаталá, который дает силу для многих забав, всем этим святым, и приветственный хоровод завершился. Тетушка Сиата села на треногу в углу, и весь этот потный люд, врачи, хлебопеки, инженеры, юристы, полицейские, служанки, журналюги, убийцы, Макунаима — все они поставили свои свечи на пол вокруг треноги. Свечи нарисовали на потолке портрет неподвижной колдуньи. Почти все уже сняли часть одежды, а потому дышали громко и ртом из-за запаха еды, нечистот, одеколона, духов и пота. И наступило время возлияния. И именно тогда Макунаима впервые попробовал страшный кашири, который называют кашасой. Он шумно хлебнул и громко расхохотался.

После первого глотка начали призывать духов святых, прерывая молитвы новыми глотками. Все беспокойно и горячо желали, чтобы какой-нибудь святой появился этой ночью на макумбе. Уже давно ни один не приходил, как бы люди ни просили. Ведь макумба тетушки Сиаты — это не то, что эти ложные макумбы, на которых всякий раз колдун, чтобы угодить собравшимся, притворялся, будто ему явился Шангó Ошóсси. Макумба тетушки Сиаты была макумба серьезная, и если на ней появлялся какой-нибудь святой, то уж появлялся по-настоящему, без обмана. Тетушка Сиата не позволяла у себя безобразий, и уже двенадцать месяцев не было в Манге ни Огуна, ни Эшу. Все хотели, чтобы пришел Огун. А Макунаима ждал Эшу, чтобы только отомстить Венцеславу Пьетро Пьетре.

Прихлебывая огненную воду, кто на карачках, кто на четвереньках, весь этот полуголый народ, окружив колдунью, молился, чтобы пришел какой-нибудь святой. В полночь все пошли есть козла, голова и ноги которого уже лежали на алтаре, напротив образа Эшу, в виде муравейника с тремя раковинами, изображающими глаза и рот. Козел был умерщвлен во славу черта и засолен в порошке из своих собственных рогов и шпоры боевого петуха. Перекрестившись три раза, колдунья с трепетом принялась за трапезу. Все собравшиеся: продавцы, библиофилы, нищие, академики, банкиры — весь этот народ пел, танцуя вокруг стола:

С веселым треском
Кипящих душ
Пылает в танце
Воинственный муж.
Эх!..
И мунгунзá,
И акасá —
Все для него.
О Йеманжá!
Эх!..

И под разговоры и пляски они съели священного козла, запивая каждый из своей бутылки, потому что из чужой нельзя ни в коем случае, и выпили они много-много! Макунаима постоянно хохотал и внезапно разлил пойло на стол. Он так веселился, а все подумали, что в героя-то в эту священную ночь и вселится святой. Но не тут-то было.